Золотой дикобраз - Мюриел Болтон

— Боюсь, этого будет едва ли достаточно, — произнесла Анна, глядя в сторону.

— Если нужно, — голос Людовика осекся, — мы вправе потребовать обследования… Жанны… и тебя.

Вот он и пришел этот миг, который Анна ненавидела всей душой и мечтала, чтобы он никогда не наступил.

— Мне лично нечем будет доказать.

Людовик не понял.

— Нечем доказать?

— Да, нечем, — жестко повторила Анна.

— Но ведь можно позвать доктора, и тогда выяснится…

— И тогда выяснится, что уже семь лет я делю со своим мужем постель.

Она произнесла это очень медленно, отчетливо выделяя каждое слово. Ему сейчас должно быть больно, как и ей. С удивлением обнаружила Анна, что получает своеобразное удовольствие, причиняя этому человеку боль. Он мужчина, не так ли? Пусть страдает. Женщины почти полностью зависят от мужчин, от их милости. Долгие годы она сожалела, что не родилась мужчиной, и это ее ожесточило. Пусть страдает этот единственный мужчина, который всегда был рад, что она родилась женщиной.

Тело Людовика дернулось, как будто его ударили плетью, пальцы выпустили перчатки, серебряные пряжки мелодично звякнули на полу. Когда первая волна негодования схлынула, он вскочил на ноги и проворно вырвал ее из кресла. Крепко сжав ее плечи, он пытливо заглянул ей в глаза.

— Ты лжешь мне! Ты просто хочешь быть регентшей одна!

— Нет…

— Ты лжешь мне. Твой отец отравил тебя своей жадностью. Ты хочешь быть регентшей одна? Хорошо, будь ею! Будь императрицей всего мира, только не лги мне!

Анна пыталась освободиться из его цепких пальцев.

— Я тебя не обманываю. Об этом знают все, кроме тебя.

— Но твоя клятва!..

— Я старалась! Но не смогла… — ей наконец все-таки удалось вырваться от него. — Посмотри на меня! Внимательно посмотри! Если бы ты был моим мужем, остановили бы тебя мои жалкие слезы и истерики? Нет, конечно же не остановили бы. Тебе-то много проще хранить верность своей клятве.

— Нет, не так уж и просто, — механически проговорил Людовик, вспомнив первую ночь, проведенную в Линьере.

И тут невероятное невыносимое видение навалилось на него. Он увидел Анну и Пьера, сплетенных в любовном экстазе, и жутко заныла левая кисть.

— Анна, и все равно ты лжешь! Не может так быть. Ведь ты уверяла меня, что хранишь верность клятве.

— Именно тогда я и лгала.

— Но почему? Почему? Зачем тебе было нужно, чтобы я все это время думал, что ты?..

— Я хотела… я считала, что… мне не хотелось, чтобы ты страдал, Людовик. И потом, какое это имеет значение?

— О, Боже! Такое предательство, и ты спрашиваешь, какое это имеет значение?

Ошеломленный, он все еще не мог поверить. Надо же, это было самым главным во всем его плане, а для нее, видите ли, это не имеет значения.

— И что, все это время?

— Да, — ответила она с вызовом.

Все это время! Семь лет! Семь долгих лет бесплодных мечтаний о ней, всего несколько бесценных писем, не больше украденных поцелуев, и все это время ею обладал этот жалкий ублюдок Пьер. Боль была такой, что становилось темно в глазах. Казалось, что где-то в голове, а может быть в сердце, образовалась глубокая рана и кровоточит.

— Наверное, тебя забавляли мои мальчишеские иллюзии. Ты, наверное, смеялась над ними… вместе с Пьером в вашей уютной постельке!

— Людовик, — жалобно воскликнула она, — это было не так… мы не… часто… и потом, я его ненавижу.

Услышав эти слова, Людовик только горько рассмеялся. И это снова разозлило ее.

— А ты? Ты, разумеется, все это время соблюдал монашеское воздержание!

— Мои редкие ночные приключения никак не влияли на наше будущее, наши планы. Да ладно, так мы ничего не добьемся, упрекая друг друга, — произнес он уже более спокойно. — Жаль, конечно, но, видимо, я требовал от тебя невозможного. Я верю, ты старалась…

— Благодарю, — сказала она холодно.

Он мог понять все, кроме ее лжи. Постоянной лжи. И опять он удивился себе. Как легко его слепая вера в нее принимала эту ложь. Но все, буквально все вокруг работало на эту ложь. И то, как она обращалась с Пьером, и то, что она не взяла имя мужа, и то, что Пьер большую часть времени жил в замке Бурбонов со своей любовницей, и то, что у Анны не было детей. А ее глаза, полные любви. Фальшивые, лживые глаза. Как она могла!

Он пытался доискаться до корней, понять причину, заставлявшую ее лгать. И ему показалось, что нашел. Это не так просто сказать правду, такую правду человеку, которого любишь.

— Анна, мне кажется, я понял, — мягко вымолвил он, делая попытку улыбнуться. — Просто мы должны скорректировать наш план, и все. В общем, ничего страшного не произошло. В этих обстоятельствах тебе будет труднее освободиться, но…

Да, это большое разочарование, то, что она его обманывала. Но он все равно женится на ней. Анна во все глаза глядела на него, когда он снова принялся было развивать перед ней свой измененный план.

— Ты должна утверждать, что тебя силой заставили выполнять супружеские обязанности.

— Ну и упорный же ты! Да вся Франция будет над нами смеяться. Папа, наверное, лично захочет осмотреть мои синяки и кровоподтеки. За семь лет их должно набраться немало.

— Пусть смеются, это их дело, — Людовик закружил по комнате, бросая на Анну быстрые взгляды. — Не говори только, что я ошибся в тебе. Неужели наша любовь не выдержит нескольких дурацких шуток.

Анна снова устроилась за своим столом.

— Людовик, пожалуйста, присядь. Своим рысканием по комнате ты раздражаешь меня. Садись, нам надо прояснить это недоразумение.

Он подошел к окну и распахнул его, а затем сел на подоконник. Он был подавлен, физически и морально.

— Погоди, дай мне подумать. Я уже кое-что начинаю соображать. Насколько я понял, ты не горишь желанием поскорее освободиться.

Она заговорила мягко, но с твердой решимостью в голосе:

— Оба наши пути, и твой, и мой, определены королем. И мы обязаны следовать ему, Людовик. Это неотвратимо. Я не хочу сказать, что меня ждет приятное путешествие, — она вздохнула, — и если бы я могла выбирать, то предпочла бы идти рядом с тобой.

— Как это ты не можешь выбирать? Ты уже выбрала. И можешь выбирать еще.

— Нет!

— Анна, ты всегда легко сдавалась. А теперь, когда все так просто, когда мы вдвоем с тобой будем регентами, Папа будет рад нам угодить.

— Но мне это вовсе не нужно, чтобы таким образом угождали. Ты отказываешься видеть, что я согласна с той участью, какую уготовил мне отец. И я буду следовать своему предначертанию, чего бы мне это ни стоило.

В отчаянии слушал ее Людовик. Теперь наконец понимая, что это серьезно.