Золотой дикобраз - Мюриел Болтон

В зале стал подниматься шум, и Людовик, стараясь перекричать этот шум, воскликнул:

— Уважаемые господа, Анна Французская держит нашего короля в своем кармане!

Грянула буря, настоящий шторм. В окнах зазвенели стекла, замелькали обнаженные мечи, послышались крики:

— Измена!

Вокруг Людовика образовалась толпа, часть которой поддерживала его, а часть негодовала. Дюнуа находился рядом, и его меч был готов к бою. Людовик свой меч не обнажал, но вырвал из рук одного из не в меру разгорячившихся депутатов, который размахивал им перед его лицом. Он вскочил на стол и потребовал тишины. Но куда там, какая может быть тишина, если все говорят одновременно.

Когда до Анны дошли сведения о том, что произошло на заседании Генеральных Штатов, она не находила себе места от возмущения.

— Это предательство, — восклицала она, — измена! Это не что иное, как измена! Как он осмелился такое заявить!

Она повернулась к своим приближенным:

— Почему вы до сих пор его не арестовали?

В спешке подготовила она указ об аресте Людовика по обвинению в измене и послала группу солдат задержать его.

Если бы она послала меньше людей, то, возможно, это и получилось бы. Но целый полк королевских гвардейцев не мог остаться незамеченным. Людовику передали об их приближении (у него тоже были свои люди при королевском дворе), и он незаметно исчез из маленького замка близ Парижа, где жил во время заседаний Генеральных Штатов. Вместе с Дюнуа они поскакали в Блуа.

Всю дорогу они потешались над тем, какую глупость совершила Анна, обвинив его в предательстве. Любое заявление, сделанное открыто на заседании Генеральных Штатов, не может считаться предательством.

Анна свою ошибку осознала на следующий день, когда немного успокоилась. Быстро, как только могла, она вернула гвардейцев и разорвала указ, радуясь, что они не успели арестовать Людовика. Но зла она была на него необыкновенно теперь еще за то, что он вынудил ее совершить такую оплошность. Теперь надо ждать более серьезного повода.

Что же касается обвинений Людовика в том, что она держит короля взаперти, то тут она решила, что самым разумным будет, если король сам выступит перед Генеральными Штатами. И Карл повторил слово в слово все, что она заставила его выучить, все, что удалось ему запомнить. Он поблагодарил сестру за помощь и пообещал баронам чаще встречаться с ними. С тем он и отправил их по домам. Людовику было предписано оставаться дома и никуда не выезжать без специального на то разрешения.

Мать возвратилась из Клеве. Этот визит на нее хорошо подействовал. Сейчас это была откровенно пожилая женщина, но умиротворенная и спокойная, как никогда ранее. Все ее мучения и терзания, эта ненасытная потребность в любви сейчас, когда она удивленно оглядывалась на свое прошлое, казались ей смехотворными. К чему, спрашивается, все это было? С мужем она встречалась очень редко, правда, иногда после ужина, если он на нем присутствовал, они садились рядом и мирно беседовали. Спокойно, без всяких эмоций. Глядя на него, ей хотелось смеяться, когда она вспоминала, что он для нее значил.

На де Морнаке возраст сказывался тоже. Застолье стало для него почти единственным источником получения физического удовольствия. Он сделался еще шире и приземистее. Беседовать с ней ему нравилось. У них была общая память, и еще их объединяли общие заботы о благе Орлеана. Но в их отношениях его ничего не удивляло. Собственно, он этого и ожидал.

Неожиданно пришли серьезные новости из Бретани. Герцог Франциск наконец-то решился силой выдворить из страны целую армию французских шпионов, на что регентша немедленно отреагировала, объявив Бретань мятежным герцогством. Разумеется, это был лишь повод, чтобы поглотить Бретань и подчинить ее французской короне. В свое время Людовик обещал Бретани свою помощь, и сейчас пришла пора выполнить это обещание.

Четверо друзей — Жорж, Эжен, Дюнуа и Людовик — собрались в Блуа на совет. Жорж был осторожен.

— Если ты поедешь туда, то тем самым открыто выступишь против короля.

— Если я поеду? — спросил Людовик. — Конечно, поеду. И приведу с собой своих людей. Нам надо быть готовыми к походу к среде. Ты как считаешь, Дюнуа?

— Да, к среде успеем, — с энтузиазмом откликнулся тот. — В среду утром.

— Но ведь… — смущенно проговорил Эжен де Ангулем, который тоже вроде бы думал о том, чтобы отправиться с ними, — тебя обвинят в измене.

— Прекрасно. Меня уже один раз обвиняли в измене.

— Но на этот раз это действительно будет правдой, — заметил Жорж. — Анна, разумеется, будет утверждать, что твоя армия угрожает королю.

— А я скажу, — возразил Людовик, — что это вовсе не против короля, а против несправедливой регентши, которая к королю так же жестока, как и к своим подданным.

— А она в ответ скажет… — начал Жорж, но Людовик неожиданно резко прервал его:

— Она скажет, я скажу — какое это имеет значение, что каждый из нас скажет! У меня есть друг, и ему нужна моя помощь. Итак, Дюнуа, в среду утром.

С этими словами он повернулся и быстро покинул комнату, оставив друзей самим решать, как поступить.

Дюнуа отправится с ним, в этом не было никаких сомнений. Жорж должен был возвращаться в Руан, где он был теперь епископом, а Эжен, как обычно, колебался между желанием поехать вместе с Людовиком и благоразумным стремлением остаться дома. В конце концов благоразумие победило.

Людовик и Дюнуа ехали во главе их объединенного войска по направлению к Нанту. Тут же неподалеку в седле покачивался бравый Макс, сменивший ливрею камердинера на солдатский мундир. В пути у них были стычки с малочисленными отрядами французской армии, но они их легко рассеивали и прибыли в Нант на несколько дней раньше самой Анны. Она во главе большой армии подъехала к воротам Нанта и потребовала их открыть:

— Именем короля Франции Карла VIII, мы требуем нас впустить!

Ворота оставались закрытыми, но появились парламентеры, которые объявили, что, если появится сам король, лично, со своей охраной, но без регентши, город с любовью встретит его и подтвердит ему свою верность. Что же касается регентши, которая так последовательно и несправедливо подвергает Бретань гонениям, превышая даже королевскую власть, для нее остаются только высокие стены и наглухо запертые ворота. А жители города будут защищаться до последнего дыхания. Таков их окончательный ответ.

Прошло несколько часов, сотни глаз тревожно глядели со всех башен и стен Нанта. Анна со своей свитой удалилась, но армия осталась. Они разбили лагерь вокруг городских стен и начали осаду, не скрывая своих серьезных намерений. Анна вернулась в Париж и перед королевским судом выдвинула обвинение в измене герцогам Бретонскому и Орлеанскому. Суд прислал обоим герцогам уведомление явиться и ответить на обвинения.