Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст

условиях, — создание колонии, где они могли бы спастись от всех бед (спецприемников, психушек и родителей). Дожидаясь этого времени, они «кайфуют» под чистые звуки рок в наркотическом бреду марихуаны[561].

Идея хипповства как целительства и хиппи как целителей заново возникнет много лет спустя, на закате советского движения хиппи, когда Артур Аристакисян снимет свой фильм на чердаке знаменитого Булгаковского дома на Патриарших прудах. Его «Место на земле» (2001) показывает лабиринт заброшенных комнат, в которых полно молодых хиппи со свежими лицами. Они пускают к себе бездомных, щедро одаривая любовью, близостью и сексом в этой современной версии христианского смирения и постсоветской инкарнации мантры из 1960‐х о том, что любовь спасет мир. Радикальное сочетание юной красоты и шокирующей бедности с бессмысленной жестокостью чиновников и мафиозных личностей подчеркивает хрупкость и ранимость хиппи, которые так легко становятся жертвами[562].

Конечно, свобода не была чем-то новым для советской оппозиции. В послевоенный период свобода была частью националистических лозунгов на окраинах советской империи, а также одним из ключевых слов оттепели. Хрущевские 1950–1960‐е годы принесли свободу многим политическим заключенным, но одновременно отказали в ней художникам-нонконформистам и диссидентам. Особенно громко требовали свободу художественного выражения и дискуссий так называемые шестидесятники. Но все же была существенная разница в том, как это слово использовалось молодыми людьми в конце 1960‐х годов и в конце 1970‐х. Юные битломаны и любители джинсов желали полной свободы, чего не было в предыдущие годы, когда свобода трактовалась ограниченно. Они не призывали к свободе читать свои стихи на публику. Они не требовали от комсомола свободы дискуссий на политические темы. Они не защищали джаз перед эстрадой[563]. Это новое поколение молодых людей страстно желало свободы всему своему существованию, в основе которого лежало полное отрицание социального и морального окружения в целом. Им ничего не нравилось (или, по крайней мере, так они тогда считали) в советской жизни. Все то же адресованное американской молодежи письмо от хиппи, участвовавших в Христианском семинаре, перечисляет недостатки советской жизни: «Жить в неправде стало невыносимо. Невыносимо бесцельное существование в оголтелом мире, тупое хождение на никому не нужную работу, бесцельные опустошающие споры, безликая социалистическая культура, вымученный газетный пафос и ложь, ложь, ложь»[564]. О том же говорит Надежда Казанцева, пересказывая слова Офелии:

Это не просто длинные волосы и какие-то брюки, а это — идеология, идеология протеста против рутины, протеста против тупости, протеста против скуки, протеста против серости, протеста против жестокости, против войн любых…[565]

Это отвращение к целому окружавшему их миру сделало хиппи как менее радикальными, так и более радикальными по сравнению с политическими и культурными диссидентами. Не имея политических целей, они выглядели несерьезными и наивными. Однако радикальность отторжения ими всего, что их окружало, — а значит, и радикальность их самоустранения — бросала неожиданный вызов советской системе. Советские власти привыкли иметь дело с инакомыслием, неповиновением и нарочитым равнодушием. Но в конце 1960‐х и в еще большей степени в 1970‐х они обнаружили среди определенной части молодежи полное нежелание встраиваться в систему. Их обычные формы репрессий — увольнение с работы и общественное порицание — оказались совершенно бесполезными против группы молодых людей, которые хотели как можно меньше контактировать с окружающим обществом и презирали официальную систему до такой степени, что совершенно не беспокоились о том, что их будут осуждать.

Непонимание идей хиппи и беспомощность при столкновении с ними были лишь частью этой истории. Если приглядеться, вызов, который бросали хиппи, был слишком хорошо знаком советским властям. В письме к американской молодежи виден революционный характер их угроз:

Хиппи у нас — это стихийный протест против социальной пошлости и насильственного штампования человеческой личности. Отказываясь от фальшивого и пошлого существования, основанного на конформизме, страхе, эгоизме и расчете, они принимают жизнь социально менее значимую, но нравственно более чистую. Они реально исполняют в своей жизни призыв СОЛЖЕНИЦЫНА (хотя могут его и не знать) — «жить не по лжи», составляющий стержень и суть происходящей в России нравственной революции[566].

Нетрудно понять, почему эти речи так встревожили власти, которые вроде бы постоянно твердили о мировой революции, но при этом отлично помнили пламенные воззвания большевистских революционных времен (а также их последствия)[567]. Бескомпромиссное стремление к красоте и совершенству, отсутствие разрыва между внутренним убеждением и поведением в обществе, а также предполагаемое притязание на монополию «правды» соответствовали идеалам революции.

После очередного витка репрессий со стороны властей хиппи получали все больше доказательств того, что только они являются по-настоящему свободными людьми. Ересько, который уже прошел через жернова местного КГБ за несколько лет до создания своей группы в 1970‐м, намекает на это в одном из своих стихотворений:

У меня отобрали счастье,

У него отобрали волю,

Но не взяли желания власти

Не над миром, а над собою.

Такой акцент на личной свободе не случаен: в 1960–1970‐х КГБ использовал разные методы вмешательства в личную жизнь людей с целью уничтожить их волю. Государственные органы в период позднего социализма использовали не аресты и тюрьмы, а так называемую «профилактику» — разговоры с «правонарушителями» и их близкими. Постоянное повторение этих «бесед» на протяжении многих лет и зловещее ощущение вездесущности государства укрепляли в хиппи веру в то, что они живут в мире, который обращен не только против них, но и против свободы как таковой. По словам Гены Зайцева, ежедневный выход на улицу был сродни ощущению «собираться как на войну — каждый день»[568]. После ареста в 1971 году Людмилу из Севастополя на протяжении целых двенадцати лет вызывали в КГБ, из года в год задавая ей одни и те же вопросы: «Вы все еще поете песни „Битлз“? Вы все еще хиппи?» Она рассказала, как этот опыт открыл ей глаза на истинную природу советского режима: «Мы понимали, что мы неправильно живем. Надо жить свободно, а нас все время заставляют»[569]. В Москве Юра Солнце тоже извлек урок из предательства 1 июня 1971 года: «Мы станем умнее. Главное — не отчаиваться!»[570] Опыт демонстрации 1971 года означал, что Солнце и его хиппи перестали рассматривать советское государство в качестве возможного партнера. Теперь оно существовало исключительно как фон, на котором они могли практиковать свою бескомпромиссную личную свободу — невзирая на частые аресты, принудительное помещение в психиатрические больницы, преследования милиции, комсомола и КГБ.

Солнце был не единственным московским хиппи, который после шокирующего провала демонстрации пытался разобраться в том, за что же они выступают. Юрий