И придет волчица - Ирина Шевченко

   Перстень мага на пальце. Обсидиановый нож в мешочке на поясе. Меч-убийца в новых, сделанных на заказ ножнах. И дорога, зовущая за горизонт.

   Ничего еще не предопределено, ничего не известно наверняка. Только одно:

   - Я вернусь, обязательно. И все будет хорошо...

Глава 9

   Дед говорил, что это не страшно. И совсем не больно...

   Врал.

   Или же просто не знал всего...

   Страха и в самом деле не было, но лишь потому, что немыслимая боль вытеснила все остальные чувства... Почти все... Дьёри... Девочка моя любимая... Только мысли о тебе не позволили лишиться рассудка в огненном плену. Только мысли... И надежда увидеть тебя снова. Хоть издали, мельком... С другим... Да, пусть так. А может быть... Наверное, я все-таки сошел с ума, когда, задыхаясь в дыму и давясь горячим воздухом, шептал твое имя. Потому, что подумал вдруг... Бред... И ты, и изумрудное море, и твой голос, зовущий меня через шум волн, - всего лишь бред. Но я держался за эти видения... За тебя...

   А потом была темнота, непроглядная и холодная. Холодная настолько, что я с тоской вспоминал о жгучих объятьях пламени... и о твоих теплых руках...

   - Ил! Ил, проснись! Да открой же ты глаза! Милый мой, хороший, ну что же ты...

   Как я хотел, чтобы все это оказалось всего лишь сном, и ты спасла меня от него, как тогда...

   - Ты бы себя видел. Весь белый, губы дрожат, руки... Смотри вот, простынь порвал. И бормочешь все время: "Лар, лар". Что это за лар такой?

   Сумрак. Это на эльмарском орочьем. Лар. Сумрак.

   - Сумрак - это плохо?

   Глупенькая. Я и есть Сумрак...

   Я не помню, как выбрался из-под завалов, но помню, как шел по утренним улицам. Помню солнце, поднявшееся над крышами домов, и боль, возвращавшуюся всякий раз, когда меня касались его лучи. Помню людей, шедших мне навстречу: они словно не видели меня, задевали плечами, если я не успевал уйти с дороги, и тогда тепло их тел обжигало не хуже огня...

   Я стал опасаться солнца. Стал опасаться людей. Я прятался в прохладной тени деревьев и ждал ночи. А ночью шел... И снова прятался, ждал и шел. И снова. И снова... Я не знаю, сколько прошло времени. Не знаю, как далеко уже отошел я от города, опаленного губительным солнцем. Ноги мои не чувствовали усталости, не было ни жажды, ни голода. Не было мыслей - только знание, что я должен идти... Не было воспоминаний, я растерял их в дороге. И даже тебя, родная, я позабыл тогда...

   А когда вспомнил... Была глубокая ночь, но не темная - луна и звезды горели, освещая пустынный тракт, по которому я брел, стремясь к рассвету достичь видневшегося впереди леса. А я вспомнил тебя. Твою улыбку, глаза, твой смех - все то, что я потерял, за что отказался бороться... И первый раз в жизни разрыдался. Слез не было, но я плакал, и сердце сжималось от боли, хоть я и не слышал его стука...

   А потом я, должно быть, уснул, впервые за все это время. Спал и видел во сне тебя. Ты грустила... Мне подумалось тогда, что, может быть, пусть это и маловероятно, но все же, может быть, ты грустишь обо мне, и эта мысль согрела душу... Захотелось подойти к тебе, обнять, прижать к своей груди и никогда больше не отпускать. Сказать, как я люблю тебя, как ты нужна мне... Но стоило лишь сделать шаг, и ты испуганно отшатнулась, а я... я увидел свое отражение в твоих глазах. Увидел, кем стал теперь. Чем стал теперь...

   Зыбкое облако. Серая мгла.

   Я тот, кого больше нет в твоем мире, родная.

   Я - память, обернувшаяся туманом.

   Я - Сумрак...

   Дом без Галлы изменился. И на второй день Лайс с удивлением отметил, что перемены эти к лучшему. Кард сам себе долго не хотел признаваться, а признавшись, корил себя за бездушие, но в последнее время присутствие сестренки его угнетало. И дело даже не в том, что она стала угрюма и молчалива и почти перестала улыбаться, а скорее в том, что для него она превратилась в живое напоминание о погибших друзьях. А может и в причину того, что их больше нет. Но об этом Эн-Ферро старался не думать - в конце концов, девочка тоже пострадала и намного больше, чем он.

   Но, как бы там ни было, Галла постоянно заставляла вспоминать безрадостное прошлое, в то время как ему наконец-то хотелось жить будущим. Или хотя бы настоящим. Теперь был Ласси, и мысли о сыне постепенно отодвигали все остальное на второй план. Он не отказывался от обязательств перед дочерью друга, но чем дальше, тем чаще убеждался, что Галчонок уже справится и без него. И мальчишке, уже прожившему без отца восемь лет, он нужнее.

   Если бы еще не эта дурацкая "работа"! Но Брайт был прав, из охотников Марега не так просто уйти. Была мысль вообще уехать из Марони, раз уж Галле не нужно больше учиться, но как он понял, девушка менять место жительство не собиралась, заявив, что, ей и тут хорошо. Хорошо ей! В очередной раз вспоминая о наставнике-некроманте, поисками которого она в тайне от него занималась, а потом нашла и убила, Лайс непроизвольно ежился. Когда только узнал, захотелось, в самом деле, на правах старшего брата стянуть ремень и выпороть эту безмозглую девчонку. Наверное, только ее положение остановило. А, кстати, она сама о своем ребенке думала, пускаясь в эту авантюру? А о его ребенке? О нем самом, о Маризе? Чем это могло обернуться для всех, если бы убийца успел ударить первым?

   Хорошо, что все обошлось. И то, что она уехала, тоже неплохо. Нет, волновался, конечно, но если обещание сдержит, и сама никуда не влезет, то ничего и не случится. А у него будет время с семейными делами разобраться. Как раз идея появилась, как завязать с недавно начавшейся карьерой охотника за головами.

   За ее реализацию Лайс и принялся на третий день после отъезда Галлы.

   Уйти из охотников Марега, действительно, было проблематично и расценивалось почти как предательство. А вот изгнать из элитного подразделения, с позором, естественно, и без выходного пособия, могли запросто. Жалованье Эн-Ферро не интересовало, позор тоже особо не беспокоил, а потому начал, не откладывая. Сначала затеял драку с двумя парнями из другого десятка - зачинщику, как он знал, полагалось строгое взыскание, а если повторится (а оно повторится), то и желанное "увольнение". Но обиженные бойцы, вопреки ожиданиям, об инциденте куда и кому надо не донесли, а синяки и шишки списали на синхронное падение в ров. То ли постыдились говорить, что не справились двое против одного, то ли пресловутое "своих не выдаем" сработало. В общем, испортили хорошую задумку.