Ливень в графстве Регенплатц - Вера Анмут

возлюбленной в свои сны. Однако этот образ был недостаточно выразительным, недостаточно ясным и светлым. Влюблённого юношу такое видение не устраивало.

Берхард снова открыл глаза. Темно. И уже, должно быть, очень поздно. Юноше надоело бесцельно ворочаться в кровати, он встал, прошёлся по комнате и остановился возле окна. За окном стояла тихая ночь. Но не её видел Берхард – образ дорогой Гретты затмевал всё; звёзды сверкали блеском её глаз, лунный свет ниспадал волнами её волос, южный ветер ласкал её дыханием. «Гретта, милая Гретта», – вздыхало его сердце, и вздох печали вырывался из его груди.

Берхард отвёл глаза. Вновь прошёлся по комнате. Ему будто чего-то не хватало, он ещё не знал чего, но чувствовал, что без этого ему неспокойно и неуютно.

Взор юноши покосился в угол комнаты. Там на стене висел портрет Зигмины Фатнхайн; его приказал повесить здесь ландграф, дабы сын чаще думал о своей невесте. Но Берхард не мог о ней думать, да он и не смотрел в эту сторону. Молодой человек приблизился к портрету – даже в ночной темноте при бледном лунном свете был заметен холод юной девушки, красота зимы, надменная и своенравная. Нет, не любил Берхард зиму, не любил холод. Юноша взял покрывало и накинул на портрет своей невесты. Не её желали видеть глаза его.

Берхард вернулся к окну, зажёг свечу, сел за стол и развернул на нём чистый лист пергамента. И вот вскоре с тонкого листа смотрело на него лицо молодой девушки, ясное, милое и такое любимое. Берхард понял, чего ему не хватало – Гретты, её глаз, её улыбки, её присутствия. Но отныне она будет с ним рядом всегда, пусть даже и в виде рисунка.

Душа юноши успокоилась. Берхард затушил свечу, опустил голову на стол рядом с лицом возлюбленной и тихо погрузился в сон.

За завтраком разговор был вялым, натянутым. Больше говорили ландграф да барон Рюдегер Хафф, обсуждая проблемы поместий и дела общих знакомых. Патриция изредка вставляла в разговор пару фраз, но без какого-либо интереса.

Гретта Хафф сидела тихо, скромно опустив глаза. Она чувствовала себя немного неловко под прямым пристальным взглядом Густава. Юноша смотрел на неё, не отрываясь. Смотрел, хитро улыбался и молчал. С чего он так? Вчера он вёл себя иначе. И поведение Берхарда изменилось. Сегодня он почему-то тоже был крайне молчалив и даже избегал глядеть на неё. Лишь беседовал вполголоса с сидящим рядом Кларком Кроненбергом, другом своим. Разочаровался в ней? Предположения о том, что она ему понравилась неверно? Что ж, это даже к лучшему. Ей Берхард тоже не должен нравиться, по крайней мере, не настолько, чтоб приходить в её сны.

– Ох, Гретта, дорогая, – вдруг обратилась к девушке ландграфиня, – я совсем забыла высказать благодарность за ваш подарок мне!

– Как же, вы вчера уже благодарили меня, – негромко проговорила Гретта.

– Но вчера при тусклом вечере я его плохо разглядела. Гобелен прекрасен.

– О да, чудесная работа, – добавил похвалы Генрих. – Редкая красота.

– Спасибо, фрау Патриция… – Гретта даже покраснела от смущения, так и не смея поднять глаза, она не умела принимать восторги в свой адрес.

– Я велела повесить гобелен в моей комнате. Такое чудо должно быть на виду. Вы сами придумали сюжет рисунка? – вновь поинтересовалась Патриция.

– Да. Мне нравится придумывать различные узоры, сюжеты, – отвечала девушка. – Я вообще люблю рисовать…

– Но верно, вам кто-нибудь помогал?

– Нет. Я вышивала гобелен сама.

– У Гретты золотые руки, – с гордостью сказал довольный барон Хафф. – А мастерством и усердием её наградила матушка. Она тоже была редкой искусницей.

Последняя фраза вызвала печальный вздох из груди барона.

– Сын мой старший Берхард так же увлекается рисованием, – заметил ландграф. – Большим художником, правда, не стал, но… Но ему это и не нужно.

В девушке тут же вспыхнул интерес.

– Вот как, Берхард? А вы позволите мне взглянуть на ваши рисунки? – спросила Гретта у сидящего напротив неё юноши.

Берхард поднял на девушку взор и… и не смог его отвести. У неё такие добрые глаза, такая светлая улыбка, и голос такой приятный. Как ужасно, что всё это достанется другому.

– Позволите, Берхард?

Как ласково она произносит его имя. О чём она спрашивает? Тема разговора затерялась в разуме. Берхард заставил себя отвести взгляд от лица ангела, так и не проронив ни слова.

Зато ответил Густав. Он всё видел, он наблюдал, и от него ничего не скрылось – ни интерес Гретты, ни восхищение Берхарда. Пусть на пару мгновений, но оно было, мелькнуло, и Густав его заметил. И это юноше не понравилось. Он наполнил презрением взор и холодом голос.

– Там совершенно не на что смотреть, – высказал Густав. – Поверьте мне, Гретта. Так, примитивные наброски.

– Это правда, – поддержала Патриция. – Вы только зря потеряете время, Гретта.

– Патриция. Густав! – с упрёком осадил Генрих.

Но Патриция вскинула на супруга недоумённый взор:

– Разве я неправа?

– Конечно, правы, матушка, – отозвался спокойный голос Берхарда. – Мои рисунки определённо не имеют никакой ценности.

Гретта прибывала в растерянности. Она не понимала, отчего усмешка Густава была так презрительна, отчего мать столь пренебрежительна к сыну, и отчего сам Берхард не защищается, а наоборот, согласен с принижением? Не знала ещё Гретта, как жили, чем дышали, как относились друг другу члены семьи, в которую ей предстояло войти. Всё ли здесь гладко и благополучно, царят ли здесь лад и уважение? Отчего какой-то пустяк, незатейливая тема вызвала столь неожиданные эмоции? Гретта закусила губу и опустила взор – а вдруг это она что-то не так сделала, не то сказала? Верно, вела себя не слишком скромно.

Барон Хафф также был несколько озадачен. Он озабоченно сдвинул брови. До него долетали слухи о вражде братьев Регентропф, но от подобных сплетен Рюдегер отмахивался, как от ерунды. А теперь зародились сомнения: неужели те слухи правдивы? Надо будет присмотреться.

Генрих остался крайне недоволен поведением супруги и в другой бы момент, высказал ей, но при гостях выяснять отношения и скандалить он не желал, а потому сделал усилие и промолчал.

За столом возникла пауза, тяжёлая, наполненная скрытыми неприятными чувствами. Трапезу продолжали молча, каждый был погружён в свои думы, старательно сохраняя при этом абсолютно невозмутимый вид. Первым нарушил тишину барон Хафф:

– Ландграфиня, позвольте узнать, скоро ли приедет ваша дочь, прекрасная Маргарет?

Патриция добродушно улыбнулась.

– Очень скоро. Мы ждём её буквально на днях. – Она охотно приняла эту тему.

– Я не видел Маргарет уже много лет. Не сомневаюсь, что она стала ещё красивее, чем была.

– Это верно. Молва окрестила