Маленький содом - Георгий Стаматов

она живет? Что она такое? Красивая странствующая кукла, развлекающая публику.

Артисты! Артисты обвиняют общество в том, что оно не любит искусства. А они-то сами любят его?

Мерилом успеха у них считается не уровень исполнения, но кассовый сбор.

Неужели так будет всегда?

Вот они объедут еще несколько городов, переночуют еще в нескольких заплеванных гостиницах, будут есть, что подадут, и то лишь в том случае, если им откроют кредит.

В перспективе ничего — ни искусства, ни хлеба, только старость и нищета.

Никто не беспокоится о них, каждый должен идти своим путем к общей Голгофе.

Начали появляться артисты.

Они, кто почтительно, кто с затаенной злостью, заглядывали в ее уборную и торопливо проходили дальше,— она не любила водить компанию с ними.

И Роза снова углубилась в свои печальные размышления.

А может, они подвижники, эти люди? Бросили службу, университет... Неужели место для них нашлось только в театре? Кто они — бездарности, лентяи? Легко ли быть артистом, даже самым маленьким?.. Бесконечные жертвы, тяготы, а что в итоге?.. Борются за искусство, а где оно? Публика приходит в театр только тогда, когда нет свадеб и еще не началась уборка винограда, а для артистов зрители не люди, но проданные билеты.

Критика их не знает, да они и не нуждаются в ней.

Они сами ценители своего мастерства. Каждый берется играть Карла Моора, Отелло, Гамлета... да мало ли кого еще.

А она? У нее нет соперниц, она — единственная!

Она играла в стольких пьесах, что уже не помнит их названий. Но душа ее по-прежнему пуста, и даже самолюбие осталось неудовлетворенным.

В минуты вдохновенной игры ее охлаждал рассудок. Кто видит ее искусство? Понимают ли зрители, как она играет? Может быть, только двое, трое... Значит, это им она посвятила свою молодость?

«К черту такую жизнь!.. Но куда деваться? Уехать за границу? А кто меня туда пошлет? Государство? Вряд ли меня примут даже в Народный театр. Они правы: нас губят скитальческая жизнь и беспрерывные выступления... Когда-нибудь мы надоедим и провинции, а тогда будем кричать: «Искусство погибло. Болгария — мачеха для артистов». Придется тогда в поисках куска хлеба бродить по медвежьим углам и ставить военные или патриотические пьески... Не могу! Уеду домой, продам все, что у меня есть, стану простой работницей, займусь воспитанием ребенка. Довольно играть роль! Ведь что получается: на сцене я — нежная мать, а в жизни — женщина, покинувшая свое дитя. Хочу стать человеком. Уеду сегодня же.— Роза отшвырнула коробку с гримом.— Даже с мужем помирюсь. Он не хуже других... А я-то, глупая, воображала, будто он один такой».

Жизнь многому ее научила.

Мужчина! Это животное, зверь! Одинаково жадный, грязный, жестокий — и в модном сюртуке и в домотканном кафтане, кем бы он ни был — интеллигентом с университетским дипломом или полуграмотным мужиком.

Порой она жалела, что родилась женщиной, была сама себе противна.

Как оскорбляли ее циничные взгляды прохожих на улицах! А в гостиницах? Стоило ей поселиться в гостинице, как подозрительные типы принимались шмыгать по коридору, стараясь дать ей понять, что она им понравилась. И они смотрели на номер над ее дверью с таким видом, словно боялись только, как бы не перепутать ночью и не толкнуться в другую дверь, а все остальное для них нипочем.

«Подлые твари!»

Но вот в памяти ее возник светлый образ.

Однажды ею увлекся молодой, красивый, элегантный магистр. И она полюбила его; полюбила во второй раз в жизни, со всей силой женщины, жаждущей прочного счастья.

Роза воскресла духом и уже подумывала, а не бросить ли театр.

Но вот как-то раз вечером влюбленные сидели на диване в его квартире, и магистр, осмелев, обнял ее.

Она не рассердилась, только нежно сказала ему:

   —  Не спеши, милый... после...

   —  Когда же?

   —  Когда я стану твоей женушкой...

Таких слов он от нее не ожидал. С тех пор она его больше ни разу не видела.

Это оскорбило ее больше, чем гнусное предложение богатого старика.

«И на сцене и в жизни мы существуем только для развлечения других».

В уборную ее вошло несколько сослуживцев.

   —  Много ли публики?

   —  Чудо что такое! Зал переполнен, ставят приставные стулья.

Появился антрепренер.

   —  Лучева, почему вы не одеваетесь? — В его голосе звучал укор.

Роза ничего ему не ответила.

   —  Чего вы ждете?

   —  Я не буду одеваться.

   —  Что это значит? Почему?

   —  Не буду играть.

Артисты уставились на нее в изумлении.

«Что с ней? Сошла с ума или шутит?»—думали они.

   —  То есть как не будете играть?

   —  Надоело мне все!

   —  А полный сбор? Половину его мы уже съели,— ведь я роздал авансы; вы тоже получили деньги.

   —  Я их верну.

   —  Вы их уже истратили... Да и наконец — это же скандал! Вы подписали контракт!

   —  Подавайте на меня в суд, но играть я больше не могу! Мы глумимся и над публикой и над собой. Мы не артисты, а голодные паяцы.

   —  Если так, мне придется застрелиться в кассе. Ведь мы задолжали в гостинице, в столовой, в магазинах.

Антрепренер в отчаянии убежал на сцену, где уже стояли декорации первого действия, и опустился в кресло.

Он всегда боялся, как бы Лучева не полюбила кого - нибудь по-настоящему или не убежала с каким-нибудь богатым стариком.

В последнее время она сделалась какой-то странной.

Первый любовник робко вошел в уборную Розы:

   —  Госпожа Роза, вы от нас уходите?

   —  А вам что до этого?

   —  Вы хорошо знаете, что...

   —  Я ничего не хочу знать. Оставьте меня в покое!

Молодой человек смутился и вышел.

К Лучевой подошел старейший артист труппы:

   —  Нельзя так! Если вы нас покинете — театр погиб. Зачем обманывать себя? Без вас мы — ничто.

Вместо того чтобы утешить старика, она рассердилась:

   —  Что такое я? Уж не хотите ли вы сказать, будто публика приходит в театр только ради меня? А? Театр это или...

Она дрожала от гнева.

Ее окружили сослуживцы.

   —  Успокойтесь...

   —  Так нельзя. Что же мы будем делать?

   —  Я только что собралась послать матери деньги,— зима, а старушка сидит без дров.

   —  А я собирался купить себе пальто.

   —  Мы с голоду умрем!

Нищенские костюмы, изможденные лица, умоляющие голоса — все это ее растрогало. Ей стало больно от мысли, что из-за нее пострадает столько людей...

   —  Хорошо, сегодня я буду играть.