Рассказы о Розе. Side A - Никки Каллен

– А чего ты не пришел вчера на ужин? был черничный флан…и на мессу Тайной вечери, и на Поклонение Кресту?

– У, черничный флан… черт с ним… а вот мессу, и Крест пропустил – это плохо, да, – Дилан перестал есть и посмотрел тоскливо на небо; черно-серое, – ее уже не вернешь… такие дела, брат, появились… сложные и странные.

– Блин, Дилан, какие у тебя в лесу дела? Ты Робин Гуд что ли?

Дилан опять засмеялся. Смех у него был классный, короткое хи-хи такое, из американских старых мультиков; такой мышонок Джерри издает, когда кот Том попадает в подстроенное им жестокое и нелепое.

– О… было бы здорово… Свобода и братство. Но со мной ужасные случаются истории – кто-то попадает в беду, и я бегу – не могу устоять и пойти ужинать…

– Не понимаю, – Тео забрал бумагу у него из рук – тонких, прозрачных, как фунчоза, с безупречным в этот раз маникюром, – ты помогаешь наркоманам и старушкам? – дал Дилану термос – красный, с Микки-Маусом, детский; Дилан улыбнулся – он любил старые мультики. И чай был шикарный – Изерли называл его «из запасов НАТО»: черный, крепкий, пахнущий дымом и черносливом, и очень сладкий, шоколадный соус практически.

– Ты же из Гель-Грина?

– Да.

– Я был там год назад… город из ночных снов. Этот маяк разноцветный… И дождь идет, и всё переливается, стеклянное и черное… я ведь уже священник; самый молодой в мире после Каролюса Дюрана; я был рукоположен год назад, и получил место в одном из приходов Гель-Грина… старый священник болел, и жить у него было нельзя; староста прихода обзвонил всех прихожан, но у всех почему-то было нельзя, и он, смущаясь, снял мне на первое время номер в отеле; пока они найдут, где мне поселиться. Мне не спалось – таким необычным было всё вокруг: огромный город среди гор на берегу ледяного моря; сам-то я с юга; я погулял немного, продрог; а потом засел в баре, пил чай с лимоном и читал; и тут ко мне подошел парень… молодой, вызывающе красивый, восточного немного типа… весь в черном, с покрасневшими от недосыпа глазами… от него чуть-чуть разило спиртным – порция виски, не больше… он подошел ко мне, потому что никогда не видел таких молодых священников… ему казалось, что его кто-то преследует, что его хотят убить… какая-то секта; он везде находил знаки – рисунки луны в разных фазах на маленьких клочках бумаги – в счете за кофе, в сумке, в книге, которую читал, в кармане, когда лез за деньгами… у меня уже крыша едет, сказал он; он был ди-джей на местном радио «Туман», и однажды сказал в эфире, что страдает манией самоубийства; и всю ночь ему звонили люди, и они болтали о разных способах самоубийств; но это всё игры, позерство… умирать по-настоящему ему было страшно… он был так напуган, что потел; в своих дорогих черных вещах… он сказал, что видел их – они из тех, что читают Кроули, поклоняются Исиде, но каждый день ходят на службу в огромные офисы; и у них всё хорошо; они не неудачники; они истинно верующие; и они практикуют человеческие жертвы – не так, чтобы убить для прессы и прославиться; напротив, они настоящее старое и тайное общество; они выбрали именно его – по сложной системе предсказаний и знамений; полиция и друзья ему не поверили; он совсем одинок… всё, что я смог предложить ему – это свой номер и свое общество; утром мне нужно было в приход; и я попросил его никуда не выходить; вернулся я рано – по возможности – принес пончиков с малиновым джемом; но парня в номере не было; и всё было на месте – стулья, столы, мои документы, деньги; я бросился вниз, к портье; тот сказал, что молодой человек в черном спустился вниз купить сигарет в ларьке в фойе, купил «Житан» и зажигалку; а потом портье отвернулся по делам; и не в курсе… я всю ночь носился по городу, шел дождь, тяжелый, холодный, со снегом, моя новенькая сутана промокл, весила с тонну, наверное; я молился вслух, прохожие шарахались от меня… я все-таки обратился в полицию; но они тоже не поверили мне; вообще не поняли, о чем я беспокоюсь и почему – он же мне никто, этот парень… и в какой-то момент я понял, что всё закончилось, он погиб; это пришло как-то само собой; я заблудился в улицах и лестницах; забрел в порт, в доки; море было совсем рядом; я всё шел и шел, дождь прекратился; и наступило утро – еле слышное поначалу, серое, перламутровое, как ракушки, – и в этой серости я увидел этого парня – он стоял и смотрел на меня, и улыбался – его призрак; в черной футболке, с пробитыми руками, кровью запекшейся на лице; он сказал мне, что умер, они распяли его, как Христа, но мои молитвы помогли ему, и Бог пришел к нему, и забрал его – и теперь он в раю; он в самую последнюю минуту поверил в Бога – и Он пришел за ним – и теперь он так благодарен мне, что попросил об особом даре для меня – молодого священника – чтобы я мог приходить на помощь в любую минуту к кому угодно – путешествовать в пространстве – рядом с ним стояли еще двое – я даже не заметил, как они появились – проступили, как фотографии в проявителе, от рассветных лучей, – розовых, оранжевых: молодые, стройные, красивые, очень обычные – в белых рубашках, джинсах растянутых, будто собаку вышли прогуливать… одного я узнал – это был святой Каролюс Дюран – он умер недавно, на войне, я читал о нем в газетах, очень восхищался им; а второй, рыжеватый, небритый, кареглазый… он был просто как солнце – рыжие волосы эти, не огненно, а темные, и карие глаза с ресницами как у девчонки с рекламы туши – и веснушки крошечные на тонком носе с горбинкой; он был как цветок красный, сама весна – это был Он, понимаешь, Тео, Иисус… и утро всё набирало силу – как землетрясение, как ураган – и взорвалось будто – взошло солнце – и весь Гель-Грин засиял – и они ушли; и я остался один…

Тео молчал, потрясенный. Он даже знал имя этого ди-джея – его тело нашли в одном из мусорных ящиков, убийц так и не нашли; он даже слышал этот эфир – про различные способы самоубийства; было смешно; Тео пил кофе и рисовал; музыку ди-джей ставил между разговорами отличную; он ночевал тогда у Артура; тот уехал смотреть, как снимают новый фильм Нолана, и вся квартира была в распоряжении Тео на неделю; и он ел огромную индейку, тыквенную кашу, тыквенный пирог, горы шоколадных конфет – это была неделя Хэллоуина; Артур оставил полный холодильник.

– Я нашел потом эту секту; один совсем молодой следователь поверил мне – друг Роба; они занимались вместе боксом; следователь затребовал тело, нашел много всего странного; секту привлечь не удалось – ни у кого из них даже штрафа за парковку, за публичную пьянку; так что мы просто караулим их с Ричи, и мечтаем о возрождении Инквизиции… она есть и сейчас – но вот было бы здорово реформировать ее в следовательский орган с неограниченными полномочиями – вроде ФБР, которое возглавляет не Гувер, а Джон Константин…

– Ричи?

– Ну да… он единственный, кто поверил мне… ты что-то совсем синий… пойдем домой. Нас там все ждут, – у Тео и вправду затекли ноги, на одной еще и натерлась мозоль, Тео расстроился от такого предательства; он был страстно влюблен в ботинки с крестами; а теперь придется пластырями заклеиваться, вот унижение-то; Дилан взял его под руку и держал – особо сильным он не был, но пахло от него, как всегда, чудесно – какой-то туалетной водой, легкой, цветочной, девчачьей; и сверхъестественного он не боялся – лучшая защита против вервольфов-кузнецов.

– Когда я ехал в Братство, – сказал Тео, – я мечтал: сойду с поезда, и буду думать, как мне добираться – кто-нибудь укажет мне дорогу, но я собьюсь с пути, и вдруг встречу молодого парня, симпатичного, вихрастого, в куртке с капюшоном, свитере; он скажет, куда мне идти; и я выйду; а потом пойму, уже за чаем с плюшками, что это был сам святой Каролюс…

Дилан улыбнулся.

– Ну, ничего… однажды и ты потеряешься, пропадешь, и тогда все силы света придут тебе на помощь, обещаю.

Рози Кин была полна народа; все сидели на кухне и в столовой; полицейские, фермеры, собаки, ван Хельсинг, отец Дерек; Изерли, Грин и Зак разносили всем салат из раков, тосты, бисквит, сыр и кофе; собаки лаяли; кто-нибудь их гладил; было шумно и уютно; Тео вспомнил свою любимую детскую книжку «Ветер в ивах», сцену после боя за Тоуд-холл, когда все едят посреди разгрома; их появление приветствовали криками и аплодисментами.

– Вместо дня тишины, размышлений о чуде у нас полный бардак, – проворчал отец Дерек, Дилан отпустил Тео, обнял старого священника и прижался лбом к его плечу; отец Дерек не ожидал такого проявления чувств и растерялся. – Ну-ну… не бойся… милый, – погладил Дилана по голове. – Поешь чего-нибудь, ты, наверное, всю неделю голодный…

– Я пропустил мессу, – сказал Дилан глухо, ему в сутану.

– Придумаем что-нибудь суровое для тебя.

– Пожалуйста, – попросил Дилан.

– Ох, что за чудак, дайте ему салат, и на пляж, на пляж все, осталось три часа до полуночи.

Ван Хельсинг поблагодарил полицейских и фермеров: «извините, что зря побеспокоили; постараемся в следующий раз никого не пугать»; «обращайтесь, если что, – сказал ему старший констебль, – понятно, что все испугались – мальчик пропал… мальчики – они такие… то тонут… то бегают… у меня у самого трое, я уже предчувствую… а вы молодцы… порядок у вас. С наступающим…» – и они ушли; Изерли каждому вручил по свертку в красной с золотом бумаге с пасхальным подарком от Братства: шоколадным яйцом, внутри которого был крошечный золотой цыпленок. А потом все срочно забегали, засобирались, оделись теплее, построились, спустились на пляж длинным путем, потому что Грин, Йорик, Ричи несли всё нужное – Распятие, одеяние отца Дерека, Пасхал, кадило; на пляже развели костер – Изерли взял дрова и жидкость для розжига – небольшой – но от ветра с моря он разгорелся, и трепетал, и рвался, как яркая сказочная птица; Грин раздал всем свечи – красные с золотым орнаментом, защищенные от ветра надетыми на них пластмассовыми стаканчиками; Йорик помог отцу Дереку одеться – в белое с золотом; отец Дерек зажег кадило, благословил огонь; благоуханный дым крутился вокруг них, как прозрачная ткань, не уходил, смешивался с дымом от костра; пахнуть от одежды будет умопомрачительно, не стирать что ли, подумал Тео; он любил запах костра; Грин держал Пасхал, зажег его; а от Пасхала зажег свою свечу, встав на цыпочки, Йорик, зажег от его свечи свою, повернулся к Робу, наклонил свою свечу к его; и огонь пошел по кругу – от Роба к Жене, от Жени к Дэмьену, от Дэмьена к Тео, от Тео – Ричи, от Ричи – Артуру, от Артура – Дилану, от Дилана – Изерли, и от Изерли – Заку, который пока еще даже не был католиком; Грин должен был заняться его катехизацией; а потом Йорик запел «Exultet» – «мы даже пасхальных гимнов не учили» вспомнил несбывшееся Тео с сожалением, петь со всеми ему нравилось; но потом очарование голоса Йорика, который, как и тогда, в Пепельную среду, не терялся в ветре и шуме моря, подействовало на него; и всё вокруг – прекрасное, как картина Рембрандта – захватило его, как плавание; он боялся шевельнуться лишний раз, чтобы не потерять, не пропустить ни одного мгновения: гимна, черного неба, огоньков дрожащих в стаканчиках, развевающегося костра, ребят, мнущихся с ноги на ногу, дующих на пальцы, белоснежного, как древнеримская статуя, отца Дерека, Грина, держащего огромную главную свечу как ружье на плече – ну кто тут против нас; и когда Йорик допел, началась литургия слова – читали не договариваясь, просто отец Дерек дал красное бархатное с золотой закладкой Писание стоявшему рядом Дэмьену, а тот дал потом Тео; Тео волновался ужасно; Дэмьен взял подержать его свечу; и Тео слышал свой голос – звонкий, радостный, революционный даже – вот так и будет – будто не древние тексты, а стихи Маяковского или Уитмена декламировал; закончил и вздохнул, будто проснулся – и передал книгу Жене; Дэмьен улыбнулся ему – будто они и вправду вот-вот пойдут в бой…