Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века - Олег Валентинович Ауров

не рассматривалась как преступление. «Servi» — рабы де-факто, судя по данным источников, были достаточно автономны в хозяйственной сфере: если бы не столетия существования римско-правовой концепции рабства на испанской земле, можно было бы подумать, что речь идет об отношениях между рабами и господами в древнегерманском обществе, описанные Тацитом[933].

Одним из следствий подобной патриархальности отношений между свободными и несвободными была особая теснота связей зависимых людей с теми кланами (stirpes), к которым принадлежали их господа. В общей массе зависимых особую роль играли представители той категории, которая была непосредственно связана с несением военной службы. Их статус напоминал положение франкской челяди (gasindi), нередко получавшей землю на правах «hereditas» вместе с проживавшими там рабами в награду за верную службу[934]. Существуют прямые свидетельства вовлеченности несвободных воинов в пресуру и даже самостоятельного совершения ими этого важнейшего акта, основания ими вилл и руководства их заселением (разумеется, с санкции хозяев)[935].

Из этой пресуры несвободных воинов, по всей видимости, и рождался тот специфический тип наследственного владения, который в наших источниках в наиболее общей форме характеризуется как «hereditas servi», первые упоминания о которой датируются второй половиной IX в.[936] Важнейшей чертой этого парадоксального института являлось сохранение статуса свободного владения: «hereditates» несвободных не могли быть автоматически присвоены их хозяевами в качестве «res servi». Такое присвоение становилось возможным лишь в результате «усыновления», как это было и в случаях, когда владельцами выступали свободные лица. Отсюда парадоксальные примеры «усыновления» господ их зависимыми людьми, что отразилось в документах IX–X вв.

При этом наследственные права детей несвободных не должны были ущемляться: господа вводились в число наследников наряду с законными детьми зависимых людей, а не помимо них[937]. Таким образом, потомки сервов наследовали своим родителям как свободные, не получая собственно свободного статуса: их наследственные права рождал акт пресуры. С разрешения хозяев они могли продавать и даровать свои наследственные владения с тем лишь ограничением, что это требовало подтверждения господином[938]. Оставаясь вне круга полноправных свободных, зависимые люди, подобно предкам, должны были нести службу, в том числе и военную: материальные возможности для этого им давало владение собственными «hereditates». Наиболее распространенным термином для обозначения такой службы был «servicium»[939].

В «servi» выделялись лица, входившие в ближайшее окружение короля и продолжавшие традицию могущественных «servi dominici» испано-готского периода. Одна из таких наиболее ярких фигур — серв-майордом Ансур, живший в X в. и обладавший обширными владениями, часть которых была завещана им незадолго до смерти саагунскому монастырю[940]. Роль людей, подобных Ансуру, в процессе складывания основ феодальных отношений в Астуро-Леонском королевстве следует признать весьма значительной. Вливаясь в круг «maiores natu» и будучи связанными с монархами наиболее жесткими узами личной зависимости, они стали одним из важнейших элементов формировавшейся феодальной знати.

Тем не менее число «servi» — обладателей наследственных владений едва ли было значительным даже в IX — середине XI в., когда они фигурировали в документах. Впрочем, не будучи широко распространенным, институт «hereditas servi», тем не менее, должен был сыграть роль важной модели в эволюции правовой концепции наследственного владения. В последней произошло слияние свободного статуса владения, с одной стороны, и несвободного статуса владельца — с другой. Это явствует из норм «фуэро Леона» — свода постановлений, принятого не ранее 1017 г. в собрании светской знати и высшего духовенства Астуро-Леонского королевства, созванном королем Альфонсо V. В городе и примыкавшей к нему округе (alfoz), судя по тексту памятника, сосуществовали наследственные владения разных типов. Среди них были и принадлежавшие сервам короля, Церкви и светских магнатов. Свободный и тем более знатный человек не имел права приобретать такие «hereditates»[941]. Полные права владения можно было получить лишь при покупке «hereditas» у лица, равного по положению, в данном случае — у такого же знатного (nobilis) или просто свободного (homo de benefactoría)[942].

Круг обладателей наследственных владений включал не только свободных и сервов. Наряду с ними в этом качестве выступали и хуньоры (iuniores, дословно — «младшие»). По своему статусу они занимали промежуточное положение между свободными и сервами. С одной стороны, ряд признаков сближал их с первыми; более того, свободные и хуньоры могли приобретать «hereditates» друг у друга. Правда, в этом случае действовали ограничения: право купли-продажи не распространялось на усадьбы (точнее — участки для их постройки — solares) и приусадебные хозяйства (hortus). Тем самым законодатель несомненно стремился исключить проживание лиц обеих категорий в пределах одного поселения-виллы. Об этом же свидетельствует и смысл другого ограничения — запрет на покупку более половины наследственного владения, причем покупаемая земля должна была находиться за пределами соответствующей виллы — «hereditas de foris»[943].

Эти ограничения объяснялись вполне конкретными причинами: вилла хуньоров была поселением, основанным на королевской земле и переданным в управление особому должностному лицу — королевскому мэрино (maiorinus regis). Лица, проживавшие в ней, должны были нести службу (servicium), несопоставимую со статусом свободного человека[944], и эта служба носила наследственный характер. Указанная норма несомненно сближала статусы хуньоров и сервов. Однако она не могла служить исчерпывающим свидетельством их низкого социального (но не формально-правового) положения. Подобно некоторым сервам, зависимым де-юре и могущественным и влиятельным де-факто, хуньоры занимали весьма заметное место в социальной иерархии. Оно обеспечивалось их военными функциями, связанными с несением привилегированной военной службы в коннице. Следует отметить, что на рубеже X–XI вв. боевой конь был дорогостоящим и престижным объектом, обладание которым было одним из главных признаков высокого социального положения, прежде всего знатности. Владение им не позволяет отождествить категорию хуньоров с зависимым крестьянством, несмотря на авторитетность такой точки зрения в литературе[945].

Сходство положений хуньоров и сервов не дает оснований для утверждения, что первые как особая группа сформировались в результате прямой эволюции правового статуса последних. Можно говорить лишь о влияниях. Главным же образом следует обратить внимание на патриархальную суть изначального содержания термина «iunior», т. е. «младший». За Пиренеями использование этого термина изначально подразумевало пребывание под властью домохозяина в качестве родного или приемного сына либо клиента[946]. Такая патриархальная зависимость существовала и в Испании. Ее отдельные элементы сохранялись и позднее, в феодальную эпоху, что отмечал, в частности, португальский историк права П. Мереа[947].

Для обозначения службы, востребовавшейся с младших членов семейной группы, в документах астуро-леонского периода использовалось уже упоминавшееся слово «servicium». Исполнение связанных с ней обязанностей было неотъемлемым условием будущего акта эмансипации, т. е. вступления в число собственников «hereditates», что позволяло покинуть дом патриархального отца и стать