Метамодернизм. Будущее теории - Джейсон Ānanda Джозефсон Шторм

мира и осознавать себя его частью. (Многое из того, что мы называем игрой с животными, похоже, является исследовательским манипулированием в подобном смысле).

Мы также не выбираем свое восприятие. Мы не можем выбирать, что мы видим, а только то, как мы это интерпретируем. На интерпретацию тоже накладывается огромное количество ограничений. В словаре экологической психологии восприятие - это создание "связи" между агентом и миром с целью обнаружения "аф-фордансов", а именно "возможностей для действия, которые конкретный объект предоставляет конкретному агенту". Иногда эта связь достаточно прочна, и мы приходим к феноменологическому ощущению объекта, как если бы он был частью нас. Например, когда опытный хирург чувствует, что нож - это как второй палец; когда опытный водитель отождествляет себя со своим автомобилем, ощущая его как продолжение собственного тела; или когда у человека с протезом конечности развивается расширенная проприоцепция или способность воспринимать то, к чему прикасается конечность. Эта связь представляет собой двунаправленные, взаимозависимые отношения между агентом и объектом. Она функционирует скорее как петля обратной связи, в которой чувствующий агент взаимодействует с окружающей средой и в свою очередь формируется ею.

В другом легендарном примере, относящемся к раннему периоду развития кибернетики, Герберт Саймон предположил, что муравей проходит сложный путь по песчаному пляжу не потому, что он прокладывает сложный маршрут в своей голове, а потому, что среда, которую он преодолевает, сама по себе сложна. В этом случае мир сам по себе содержит сложную информацию. Это означает, что большую часть физического мира не нужно моделировать в когнитивных структурах разумного существа, поскольку мир уже существует, и с ним можно взаимодействовать.

Если говорить о смысле, то я не могу правильно отличить буковые деревья от березовых, но, тем не менее, я могу совершенно спокойно говорить об этих двух видах. Моряк может ошибочно принять кита за холоднокровную рыбу и все равно без проблем выследить его. Как заметила Хилари Патнэм, это отчасти связано с тем, как значение функционирует индексивно. Мы можем ссылаться на вещи, не понимая их. Как отмечалось выше, у меня есть разногласия с Патнэмом, но я думаю, что он прав в том, что мы можем обходиться без реального понимания наших ссылок, потому что мир делает часть работы за нас. Моряку не нужно знать очень много о ките, чтобы взаимодействовать с ним, потому что сам кит обязательно играет в этом взаимодействии хотя бы ограниченную роль.

Во-вторых, материя (и энергия) используются для хранения информации и изменения когнитивной сложности. Для наших целей одним из ключевых открытий ранней советской психологии было то, что память не только хранится в нашем мозге, но и что человек способен расширить "работу памяти за пределы биологических измерений нервной системы человека и позволить ей вводить искусственные, или самогенерируемые, стимулы", а именно в производстве "знаков". Ранние пастухи делали отметки на палках, чтобы следить за количеством овец в стаде. Старшее поколение завязывало ниточки вокруг пальцев, чтобы активизировать память. Настольные календари помогают администраторам следить за назначенными встречами. Коробки для таблеток напоминают людям о необходимости принимать лекарства и помогают им следить за количеством таблеток. Муравьи оставляют запаховые следы, которые они используют, чтобы найти дорогу в гнездо и привести других к источнику пищи. Все это - примеры экстернализированной памяти, создаваемой с помощью материальных знаков.

Самый очевидный пример этого явления - само письмо. Более двух тысяч лет назад в "Федре" Платона приводился рассказ об изобретении письма и высказывалось предположение, что люди "не будут практиковаться в использовании своей памяти, потому что будут доверять письму, которое является внешним и зависит от знаков, принадлежащих другим, вместо того чтобы пытаться вспомнить изнутри, полностью самостоятельно". Он был бы встревожен, узнав, что эта тенденция сохранилась и в век машин. Мы больше не запоминаем телефонные номера; мы заставляем наши телефоны запоминать их за нас. Мы не просто выгружаем информацию на объекты. Наше сознание выгружает (или, возможно, встраивает) привычки, которые затем больше не требуют сознательного внимания (например, игра на гитаре, обучение ходьбе или вождению). Однако, как бы то ни было, на протяжении всего времени, которое мы можем восстановить, люди экстернализировали свою память; и вместо того чтобы думать о них исключительно в терминах новых форм когнитивного отчуждения, нам лучше представить себе письменность и сопутствующие компьютерные технологии как отдельные этапы разгрузки определенных функций памяти.

Но мы не просто экстернализируем память; мы используем наш внешний мир, чтобы изменить когнитивную сложность конкретных задач. Например, чтобы уменьшить сложность математической задачи, мы считаем на финках или выписываем формулу на доске. Морская логарифмическая линейка облегчает навигацию, потому что большую часть вычислений выполняет сам артефакт. В аэропортах разработаны сложные физические системы, чтобы снизить когнитивные требования к управлению воздушным движением. Подводные лодки спроектированы так, чтобы разделить когнитивный труд, поручив различные измерительные приборы и органы управления разным людям. В этом отношении материализованные знаки могут позволить решать более сложные когнитивные проблемы, способствуя скоординированному и распределенному познанию.

В-третьих, публичный семиозис позволяет создавать коллективные представления. Как отмечалось выше, восприятие можно рассматривать как интерактивную, динамическую обратную связь, которая приводит к соединению агента и среды. Но не только с нелюдьми мы сталкиваемся подобным образом. Если говорить проще, мы учимся "мыслить вместе", пересказывая друг другу идеи, комментируя написанное, работая вместе на доске или беря гитары и играя вместе. Для людей, как и для других социальных животных, производство и потребление знаков является частью процесса координации или синхронизации между различными индивидуумами. Хотя есть много причин быть осторожным в интерпретации данных фМРТ, предварительные исследования в области нейронаук показывают, что рассказывание историй может вызвать сцепление или зеркальное отражение активности мозга у говорящих и слушающих. Все это говорит о том, что, хотя мы редко идеально сходимся в общих коллективных представлениях, большая часть беспокойства по поводу невозможности коммуникации кажется раздутой.

Это имеет важные последствия для того, как мы обычно трактуем отношения между частными и общественными понятиями. Например, многие ученые склоняются к предположениям о формировании понятий, которые перекликаются с классическим эмпиризмом Джона Локка. В основном, они предполагают, что мы формируем понятия на основе нашего опыта, и что наш опыт в отношении простых объектов приводит к пониманию все более сложных понятий. Мы узнаем, что такое "апельсин", затем узнаем, что такое "сок", и в конце концов можем объединить их в надежное понятие "апельсинового сока" и других фруктовых соков. Это способствует тому, что самый базовый уровень понятий возникает в виде частных мыслей. У этой идеи есть свои плюсы, поскольку мышление, похоже, предшествует языку, и