Метамодернизм. Будущее теории - Джейсон Ānanda Джозефсон Шторм

- а именно, отношения между знанием и ценностью, скептицизмом и цинизмом. Мне показалось менее полезным формулировать усталую систему социальных видов и семиотики только для того, чтобы ее высмеяли на том основании, что все знание само по себе является лишь маской, наброшенной на господство, и тому подобное. Далее мы будем исследовать ценность знания, а затем продвигать наше знание о ценности.

Часть 4: Знания и ценности

 

6: Зетическое знание

 

Постмодернизм регулярно отождествляется с утверждением, что ничего нельзя знать. Ассоциация между постмодернизмом и глубоким скептицизмом восходит отчасти к Жан-Франсуа Лиотару, который охарактеризовал состояние постмодерна как "внутреннюю эрозию принципа легитимности знания". Но подобные взгляды высказывались и другими теоретиками. Действительно, критик за критиком обвиняют постмодернизм в том, что он является разъедающей формой неизбирательного сомнения. Хотя иногда на первый план выходят отдельные виды скептицизма, постмодернизм снова и снова приравнивается к общей "потере уверенности". В последние годы эти обвинения только усилились, и теперь можно регулярно встретить утверждение, что постмодернистские скептики разрушили гуманитарные науки и привели к политике постправды.

Но на самом деле все обстоит совсем иначе. Если говорить в общих чертах, то первая волна постмодернизма действительно была импортирована в англо-американскую академию как разновидность скептицизма, поскольку различные интерпретаторы мо- билизировать наиболее скептические элементы канона постмодернистских мыслителей, исключая их нескептические позиции. Во второй волне эксперты - иногда включая самих канонизированных мыслителей - попытались исправить карикатуру на постмодернизм, отвергающий все знания. Тем не менее, поскольку именно эти взаимосвязанные негативные доксы показались многим ученым и студентам наиболее привлекательными, постмодернизм продолжал жить именно как обозначение скептицизма и антиистинного цинизма, от которых отреклись его первоначальные авторы и импортеры.

В итоге получается, что в то время как теоретик за теоретиком используют наиболее скептические фрагменты Фуко и компании, мы также имеем цитату за цитатой этих же теоретиков, явно и неоднократно отрицающих, что они являются скептиками. Позвольте мне привести несколько примеров.

Критические генеалогии и труды Мишеля Фуко о взаимоотношениях власти и знания часто использовались в скептических целях. Осознавая свою репутацию, Фуко говорил, что "в глазах широкой публики я - тот парень, который сказал, что знание сливается с властью, что оно не более чем тонкая маска, наброшенная на структуры господства", и его часто читали именно на этом основании. Но Фуко также отверг это заблуждение, которое он охарактеризовал как "настолько абсурдное, что вызывает смех", добавив, что "если бы я сказал или имел в виду, что знание - это власть, я бы так и сказал". По крайней мере, это свидетельствует о том, что рассказ Фуко о власти-знании не должен был заканчиваться на конкретных скептических позициях, с которыми его регулярно неправильно отождествляют.

В начале англо-американской рецепции Жака Деррида характеризовали как "достаточно чистого скептика, чтобы вообще не делать никаких позитивных утверждений об истине", и поэтому деконструкция широко отождествлялась с циничным отрицанием возможности истины. Но сам Деррида также явно отвергал эту точку зрения. Однако сам Деррида также недвусмысленно отверг эту точку зрения, заявив, что "деконструкция" не равнозначна "скептицизму, эм-пиризму [или] даже нигилизму" и что "ценность истины... никогда не подвергается испытанию и не уничтожается в моих работах, а лишь переписывается в более мощных, больших, более стратифицированных контекстах". Тем не менее, даже сегодня некоторые ученые продолжают считать, что Деррида утверждал, что знание невозможно, поскольку всегда есть место для потенциального сомнения. Таким образом, в значительной части вторичной литературы деконструкция рассматривается как универсализированный скептицизм, который Деррида, казалось бы, должен был отвергнуть.

В качестве последнего примера можно привести труды Бруно Латура, в которых произошел значительный сдвиг акцентов, если не взглядов. В начале своей карьеры Латур призывал к "новому скептицизму" и утверждал, что "не существует шкалы знаний и, в конце концов, нет знаний вообще". Но с начала 2000-х годов Латур начал задаваться вопросом, "не иссякла ли критика", и утверждать, "что определенная форма критического духа направила нас по ложному пути.

не удаляться от фактов, а приближаться к ним, не бороться с эмпиризмом, а, наоборот, обновлять его". Таким образом, в его трудах (и среди его последователей) можно найти как скептическую, так и антискептическую позицию.

Все это говорит о том, что если постмодернизм и не был в первую очередь всеобщим скептицизмом, то, тем не менее, в его внешнем виде была своя реальность. Разгул цинизма наблюдается в академических кругах, хотя часто в виде деконтекстуализированных отрывков, в работах малоизвестных ученых и эхом отдается в аудиториях по всей стране. Если посмотреть с этой точки зрения, то в гуманитарных науках есть как приверженцы "циничного разума", так и их предполагаемые враги, которые редко глубоко вникают в реальную философскую проблематику критикуемого ими "постмодернизма". Но сторонники Просвещения делают это при их опасности. Непринятые скептические замечания становятся зарытыми минами, готовыми взорваться. Поэтому здесь я постараюсь их обезвредить.

Как отмечалось во введении к этой книге, эпистемологию часто отождествляют с этикой и наоборот. Это, в свою очередь, способствует контрабанде ценностной критики, замаскированной под оценку знаний. Хотя этика и эпистемология явно связаны друг с другом, когда они становятся запутанными, проблемы, которые они предлагают, могут завязаться в узел до неразборчивости. Соответственно, эта глава начинается с подозрения, что нам нужно условно отделить чисто эпистемологические вопросы от их нормативных вариантов и рассматривать вопросы, вызванные эпистемологическими проблемами, независимо друг от друга. К ценностям мы вернемся позже.

В эпистемологическом плане я утверждаю, что проблема постсовременного (и, как выясняется, "просветительского") скептицизма в том, что он недостаточно радикален. Дело не в том, что мы сомневаемся слишком сильно, а в том, что мы сомневаемся недостаточно. Нам не удается скептически относиться к самому скептицизму, в то время как именно к этому должна вести скептическая мысль. Основная философская путаница, порождающая как современные формы скептицизма, так и позитивизм, - это ошибочное представление о знании и непродуктивная фиксация на определенности. Более конкретно, на последующих страницах я утверждаю, что мы должны скептически относиться именно к тем различным формам негативного догматизма, которые маскируются под скептицизм, и что если мы сможем заставить себя усомниться в возможности неопровержимой определенности и неопровержимых эпи-стемических оснований, многие проблемы скептицизма исчезнут, и мы останемся с новой формой скромного знания, которую я называю "Зетицизмом".

Но мы пойдем еще дальше. Заложив основу в антифундаменталистском зететизме, в оставшейся части главы мы сделаем еще один шаг вперед и докажем, что особый тип умозаключений особенно хорошо подходит для гуманитарных наук. Раньше считалось, что знание должно быть получено либо по образцу математики, путем дедуктивного