Познание смыслов. Избранные беседы - Гейдар Джемаль

Это следующий уровень, потому что договорённости – это уже вопрос прагматизма, потому что прагматик искренне считает, что всё, что есть вокруг нас, есть итог договорённостей. Не только в физике научные элементы, а абсолютно всё – это продукт договорённостей.

И никакого электрона нет, он так же неисчерпаем, как известно, как и атом.

Вглубь менталитета прагматика, американского менталитета, лучше всего смотреть через Дьюи[61]. Чему он нас учит? Что договорённости бывают между двумя людьми, могут быть между сотней, а может быть ещё больше. И можно договориться по десяти признакам, а можно по ста признакам, а можно только по одному. И чем объёмнее договорённость по большему числу признаков, тем как бы больше проступает у нас реальность. Вот мы сидим, обсасываем, перетираем всё это, привлекаем других, расширяем, – для этого американцы летают и бомбят, чтобы вовлечь в договорённость как можно больше, чтобы признавали какие-то простые американские вещи: что домик с садиком – это мечта человека, но при этом они сносят все домики и садики, пока не признают. Но это уже как бы такой прагматизм.

Здесь мы получаем человеческий продукт. Потому что договорённость – это человеческий продукт. Но сначала американские прагматики садятся договариваться о чём-то. А это «что-то» откуда берётся? Оно уже предъявлено в качестве элемента описания до. И тут уже идут какие-то согласования, подвижки и так далее. Но эти элементы описания даются не из человеческих усилий, не из человеческого творчества, – они падают на нас как факт. Мы рождаемся уже в описанном мире. И, собственно говоря, первое, что нас держит в этом мире, где яблоко должно падать обязательно вниз, первое, что нас держит очень жёстко, – это страх. Потому что мы боимся расстаться с этим описанием, мы боимся сделать шаг в сторону. Это надежда, что следование этому описанию приведёт нас к чему-то хорошему, а не к плохому. Там ещё есть ряд «поддерживающих» элементов, о которых мы уже говорили, мы дальше будем их уже подробно разбирать. Но самое главное – страх и надежда – это те привязки, которые заставляют человека рабски стоять на коленях перед полученным изначально с колыбели описанием.

Мы загипнотизированы ею, конечно. В данном случае интересно, что Кант не осмелился пойти далеко: он сказал нам, что то, что мы видим, – это совсем не то, что есть на самом деле. Что есть некая «вещь в себе», которая непознаваема, но она пропускается через трансценденталии, через существующие в нас априори принципы времени и пространства. Очень интересно – особенно про время. Это, кстати говоря, один из гениальнейших прорывов человеческого духа: понимание того, что фактор времени является той призмой, тем фильтром, через который модифицируется восприятие окружающего. Но он не пошёл дальше: откуда эти трансценденталии, кто их дал? Он вопрос оставил открытым и быстро перешёл к «моральному разуму». И всё свёл к вопросу добра и зла, к вопросу нравственного императива. А ведь это тоже продукт описания.

Кант остался половинчатым: он разобрал описательность звёзд, земли и деревьев, но не стал трогать описательность добра и зла. А тут же самый главный вопрос. Потому что, если мы начинаем работать с такими фундаментальными понятиями, как «добро» и «зло», мы приближаемся как раз к самым корням темы ошибки, корням темы лжи. Потому что, как сказано, в Коране: «Быть может, вам неприятно то, что является благом для вас. И быть может, вы любите то, что является злом»[62].

Обожение как универсальная цель глиняного человека

18.06.2016

Комментарий Джемаля к постановке вопроса:

Человек до Адама находился в райском состоянии. Он не знал языка, но находился в прямом общении с подобными ему существами благодаря способностям телепатии. Телепатические возможности сохраняются и сегодня у детей почти до трёх лет (чаще меньше). В противном случае новорождённые не могли бы усваивать язык. Они ведь начинают с нулевой позиции по любому языку, поэтому им нельзя «объяснять» что-либо. Для того чтобы понять смысл какого-то слова, младенец должен «снимать» невербальную интенцию. Желательно матери. Если матери нет, то усвоение языка идёт значительно хуже.

Райское состояние «проточеловека», не знавшего Адама, было подобным блаженству зародыша в околоплодной жидкости, причём «маткой» для него выступал весь окружающий мир. Кстати, в арабском языке наиболее популярное имя Аллаха – Рахман – имеет общий корень со словом «рахма» – матка, фундаментальное первичное значение которого связано с переживанием покоя и защиты. С приходом Адама и началом распространения языка мгновенно кончилось это блаженное состояние. Естественно, что жизненной темой подавляющего большинства рода человеческого стал возврат в это состояние. Отсюда возникает идея посвящения и эзотерического пути: это преодоление барьера языка. Исихазм, даосские и тибетские техники молчания и прочие ограничения «вербализма» – это методики перешагивания через порог, назад в доязыковое пространство. Эзотерические практики любят наглядные символы, предпочитают знания, полученные через молчаливое общение с учителем, с иронией и скепсисом относятся к «метафизическим разработкам», записанным в книги. Их постоянная тема: через уход от слова приблизиться к Бытию (то есть Великому Существу).

Однако несмотря на нелюбовь к гностическим и вообще философским размышлениям («мысль изречённая есть ложь»), в процессе повышения интеллектуальной сложности речь уже заходит о не просто переживании блаженства на высшей ступени посвящения, вопрос ставится о соприкосновении с реальным Бытием. И наиболее продвинутые в этом вопросе понимают, с чем это сопряжено: с огненной гибелью.

У продвинутого суфизма тема огня, огненного очищения, огненной смерти присутствует очень широко. Шейх Хамадани, напросившийся у своего амира на казнь[63], оставил после себя такое стихотворение:

Мы попросили у друга мученическую смерть,

И ещё две-три ценные вещи.

Если друг сделает так, как мы хотим,

Мы попросили жаркий огонь

И