Мои Великие старухи - Феликс Медведев

«Звони мне в любое время», – сказала Терешкова

– Ты объездила весь мир. Афишами с твоим именем оклеены столицы Америки и Европы. Скажи, чем же близок русский романс западному слушателю?

– Дело в том, что слово «рома» в переводе с английского – «романтическое, любовное приключение». Я неоднократно сталкивалась с тем, что когда объявляли: «Валентина Пономарева представит русский романс», – думали, я буду рассказывать о какой-то любовной интрижке, романтическом приключении. И мне приходилось и впрямь читать лекции о глубоком любовном чувстве, воплощенном в слове и музыке. И я поняла, что о любви можно говорить и петь на любом языке – люди поймут. Любовь – это легко объяснимо.

Лучше всего мои выступления проходили в Японии, где вообще никто не понимал слов. Японские зрители больше смотрели на моего аккомпаниатора-мужа, обликом похожего на Христа, бледного, с распушенными волосами. И слушали. Успех был полный. По-видимому, они решили, что Иисус Христос и я – это и есть любовь. Потом мне объясняли детали, дескать, вашим нежным голосом, похожим на голоса наших женщин, можно петь только о любви.

– Ты цыганка благородных музыкальных кровей. Цыгане считаются вольнолюбивым народом. Были ли в твоем общении с людьми эпизоды, когда особенно проявилась твоя цыганская натура?

– Да, вспомнить есть о чем. Например, ту подмосковную дачу, куда нас привезли на черных «Волгах» с затемненными стеклами. Охраны тьма, через каждые десять метров ребята без галстуков. В уютной комнате готовимся к выступлению, выходим в красивый, просторный, отделанный лепниной зал. Столы ломятся от снеди. За столами космонавты. В глазах рябит от золота орденов и медалей. Кто до нас выступал перед покорителями космоса, мы не знали, кто будет после – тоже тайна. Я поняла, что нас выпускают именно в тот момент, когда мы были нужны. Ведущий объявляет: «Пока наша замечательная, единственная в мире Валентина Терешкова летала в космос, другая Валентина на Земле небесным голосом пела „Луны волшебной…“». И мы, трио «Ромэн», начинаем петь.

Пою, забавляю почтенную публику, а прирожденное чувство юмора, которое всегда и во всех ситуациях меня выручало, толкает на какую-то выходку, игру. Вот ты, надеюсь, не спросишь меня, как многие другие журналисты, гадаю ли я. На картах, по руке… Я и в самом деле не гадаю, но в тот час, когда рядом со мной была самая знаменитая женщина планеты, я решила похулиганить. Беру в руки бокал с вином, подхожу к Терешковой и так по-свойски, запросто, заговорщически говорю ей: «Валентина, приблизься ко мне, я тебе пару слов скажу».

Терешкова и Николаев настораживаются, но она все же выходит из-за стола, и я начинаю лепить героине Вселенной черт знает что про жизнь, про дальние дороги, про будущее. Я куражилась, а Терешкова внимала каждому моему слову. И вдруг неожиданно она дает мне свой телефон. «Звони мне, – говорит дрожащим голосом, – только смотри, никому не давай этот номер. Это мой прямой телефон. Я сразу беру трубку». Представь, что значило для советского человека в те закрытые времена такое доверительное отношение легендарной женщины, облеченной доверием и вниманием сильных мира сего. Мне, проживавшей в Москве без прописки, без жилья, без друзей, без покровителей. Даже мой маленький сын находился в интернате. Тогда в моей судьбе были сплошные проблемы…

– Ну и ты, конечно, воспользовалась подарком небес? Хоть в самом малом?

– Не поверишь, ни разу не позвонила. Я и сегодня не знаю, действует ли этот пароль, сменился ли таинственный номер? Но звонить я уже не буду никогда. Мне нынче ничего не надо, я уже ничего не боюсь. Да и кланяться в ножки так и не научилась. Вот что такое цыганская гордость.

– Нынче мир завоевывает попса, авангардная абракадабра. Ты вышла из джаза. Как, впрочем, и Лариса Долина, которая заявила как-то, что джазом больше не занимается.

– И для меня, и, я уверена, для Ларисы джаз – любовь навсегда. Я не верю, что Долина разлюбила джаз, у нее наверняка все внутри трепещет при звуках блюза. Потому что это такая зажигательная музыка, которая ни за что не отойдет, которую не забудешь. Это как проклятие, которое, коснувшись, тебя уже не оставляет.

– Один из первых твоих джазовых альбомов «Предсказательница», изданный в Англии еще в 1985 году, вошел в десятку лучших музыкальных альбомов планеты.

– Конечно, я горжусь тем альбомом, что говорить. Бывает, и сегодня я возвращаюсь к джазовым номерам. Недавно в Москве прошел фестиваль джазовой музыки. Я не утерпела. И что же? Мои связки шли на разрыв, но я спела целую программу. Джаз – это не романсы напевать. Это и впрямь, как у Мандельштама, помнишь, «играй же на разрыв аорты…».

– С главным рокером СНГ и Вселенной продолжаешь общаться? Или пути-дороги разошлись?

– С БГ? Когда-то мы были вместе. Несколько лет я плодотворно сотрудничала с «Аквариумом». Что называется, ели манную кашу из одной тарелки, в каких-то подвалах гоняли не только чаи. Недавно «Аквариум» выпустил компакт-диск с записями как раз той давней поры. Нашей совместной поры. И сегодня я иногда с юмором воспринимаю восседание Бориса Гребенщикова на небесах славы.

– Но и ты рядышком на тех же небесах. Тебя принимали цари и императоры, королева английская и султан оманский…

– Феликс, не фантазируй. Перед королевой Елизаветой выступать не приходилось. Но мои творческие заслуги перед владычицей морей и океанов Великобританией были отмечены совершенно неожиданным образом. Когда-то эта история была для меня трагической, но время, как мы знаем, лечит любые раны. И сегодня многое встало на свои места. Лет восемь назад вместе с сыном я поехала на гастроли в Англию. В Лондоне сына попросили задержаться для записи. Он остался, а я уехала в Москву. Через несколько дней раздается телефонный звонок и сын заявляет: «Мама, я хочу остаться здесь…»

Ошарашенная неожиданной новостью, а времена-то еще были советские, я попросила его не говорить резкостей по телефону и подумать о жене и сыне, которые у него оставались в Москве. Повесил трубку, а через несколько дней новый звонок: «Все что угодно, но высылай сюда мою семью и помогай». Что делать? Это при моем-то гордом характере. Но ради сына! И я звоню доброй моей знакомой, в доме которой много раз бывала в гостях, – жене английского посла. Так, мол, и так, хочу повидаться. Назначается файф-о-клок, послеобеденный чай. Прихожу, говорим о русской поэзии, о музыке, но по прошествии какого-то времени миссис стучит ложечкой по чашке и игриво говорит: «Ну, душечка, это не главное, зачем вы пожаловали, выкладывайте, что случилось».