Мои Великие старухи - Феликс Медведев

– Помните эти стихи? – спросила Мария Андреевна, рассказывая о своих швейцарских поисках.

Помимо работы в архивах М. Разумовская общалась с людьми, знавшими Цветаеву. Один из них – блистательный литератор Марк Слоним, уже больной и старый, живший тогда в Женеве, тонко и точно чувствовавший Марину Ивановну, многое открыл исследовательнице в облике «живой» Цветаевой, в ее человеческом, нравственном облике.

К заслуге венской исследовательницы, несомненно, надо отнести и переводы стихов русской поэтессы на немецкий язык, и выпуск этих переводов отдельной книгой.

– Что поразило вас больше всего в судьбе Цветаевой?

– Ее характер, абсолютно бескомпромиссный во всем. Да, быть может, именно этот характер и «завязал» ее страшную судьбу в неразрываемый узел? Марина Ивановна обладала теми качествами, которые во многом уже утрачены людьми и больше не существуют. Как много знаем мы людей талантливых, одаренных, но не сумевших в «минуты роковые» сделать единственно честный выбор! Цветаева могла.

– А как вы считаете: правильно ли, что она вернулась на Родину? Может быть, ей следовало оставаться в Париже?

– Что было бы с ней, если бы она не вернулась? Я это вижу как бы с другой, нежели вы, стороны. Она вернулась в Россию в июне 1939 года. А в сентябре у нас здесь началась война. Что случилось бы с ней при немцах, сказать трудно. Хотя предположить можно. Мы знаем о ее отношении к фашизму из цикла «Стихи к Чехии»:

О мания! О мумияВеличия!Сгоришь,Германия!Безумие,БезумиеТворишь!

Но думаю, что такой страшной судьбы, какая сложилась у нее в России, наверное, не было бы. Во всяком случае, здесь во многом отсутствовали те причины, которые заставили Цветаеву наложить на себя руки.

– А что вы думаете о сыне Марины Ивановны Георгии Эфроне? Есть мнение, что именно он во многом стал причиной ее самоубийства…

– Что можно сказать о шестнадцатилетнем мальчишке, избалованном безумно любящей мамой, делающей для него все, что он хотел. Но сказать сегодня, что он такой-сякой, негодяй, тоже нельзя. Как мне кажется, на него шоковым образом подействовало увиденное им в Советском Союзе, куда он рвался, заставив-таки маму покинуть Францию…

Мария Разумовская по профессии библиотекарь, специалист по русской литературе. Сорок лет проработала в Национальной библиотеке.

Занималась славянскими книгами. Точнее, книгообменом со славянскими странами и советскими библиотеками. Особенно интенсивным был обмен с Государственной библиотекой СССР имени Ленина. Началось все после войны, когда не стало хватать денег на культурные нужды. Кто-то предложил: давайте просто обмениваться книгами. Так и пошло. Австрийцев главным образом интересовала история, книжное дело, библиография. А советские библиотеки просили в обмен книги по истории Австрии, Средней Европы или книги, которые выходили здесь, в Вене.

Сейчас Мария Андреевна на пенсии. С улыбкой вспоминает, как все началось: в 46-м году, после того как в Чехословакии, в Силезии ее лишили родового имения, приехала в Вену. Генеральный директор Национальной библиотеки искал переводчицу. «Оставайтесь здесь, в Вене, – сказал он ей, – работа будет постоянной». Проучившись два года и сдав довольно трудный экзамен, она стала сотрудницей главной библиотеки Австрии.

Родового герба Разумовских на церкви воскресения я не нашел

Несколько раз Мария Андреевна посещала свою прародину. В первый раз при Хрущеве, последний раз – в 1987 году. Родственников, несмотря на громкую и довольно распространенную русскую фамилию, у нее в России нет, поэтому жила в гостинице. А между тем, дом Разумовских в Вене всегда был открыт для русских людей. Вот и меня пригласили на встречу в этих покоях с Его Императорским Высочеством Великим князем Владимиром Кирилловичем Романовым, который должен был прибыть в Вену на презентацию новой книги о династии Романовых. Особенным гостеприимством семья отличалась, когда были живы родители Марии Андреевны. Именно эта семья едва ли не первой узнала от Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской о том, что они решили не возвращаться в Россию. К Разумовским приходили многие из третьей волны эмиграции, кто сидя в Вене – пропускном пункте в Израиль, Америку и Европу – ожидал своей участи.

Уже после беседы и чая брат Марии Андреевны Андрей Андреевич, журналист из «Франкфуртер альгемайне», повел меня вниз, в полуподвальное помещение-библиотеку. Такое я мог видеть только в фильмах про «осьмнадцатый век». Старинные шкафы забиты старинными книгами. Их сотни, тысячи. По корешкам вижу – им по сто, двести лет. Огромная зала, антикварная мебель, картины, оружие, камин.

– Это наследственное, – сказал Андрей Андреевич. – От отца, деда и прадеда…

…На прощание, уже в дверях, Мария Андреевна попросила меня об одной услуге:

– Посмотрите, не сохранился ли наш родовой герб на фронтоне церкви у Покровских ворот. Это та самая церковь, в которой, по преданию, венчались Алексей Разумовский и императрица Елизавета.

Вена, март 1991

По приезде я сразу же пошел к бывшей (благо живу в двух шагах от нее) церкви Воскресения, «что в Барашах». Внимательно осмотрел фасад перестроенного здания, в котором с конца 20-х годов размещаются государственные учреждения. Родового герба Разумовских не обнаружил. Утешаюсь тем, что за тысячи верст от Москвы, в Европе, я нашел семью, чья фамилия навсегда занесена в историю России.

Глава 27. Тягостные разговоры с Татьяной Самойловой

…Снова не позвали на «Нику», снова забыли. Кому она нынче нужна – тень в коридорах и буфетах Дома кино на Васильевской?

– Мне необходимы деньги, я бедствую. Я вся в долгах с ног до головы. Пусть не убийственных, но гнетущих, унижающих. Ужасно.

Она вынуждена за деньги давать интервью. Двести долларов? Но разве она актриса меньшего ранга, чем Элизабет Тэйлор или Софи Лорен? Конечно, нет. Тот же бриллиант в оправе мировой кинокороны. Ей просто не повезло. С эпохой, с режиссерами, с мужьями. Она давно ведет затворнический образ жизни. Этакая московская Грета Гарбо. Не снимается в фильмах, не появляется на сцене. Один режиссер убеждал: «Хотя бы в образе Екатерины – и будет сенсация». Не хочет: нет желания, сил, куража. Затащили на пробу, надела костюм, тяжелый, нескладный. Нахлобучила, застегнулась – и вдруг поняла: поздно, унизительно. И сбросила все: нет. Она мало общается с людьми, скрываясь в своей квартирке среди книг, памятных вещей, дорогих фотографий. Тревога не покидает душу. Ее прошлое полно слухов, сплетен, легенд: якобы в Каннах в момент вручения Золотой пальмовой ветви у нее горлом пошла кровь; якобы в юности у нее был убийственный роман с Лановым, но он жестоко бросил ее; якобы в свое время она, не отдавшись режиссеру-вымогателю, потеряла роль, которая навечно утвердила бы ее имя в мировом пантеоне искусств.