Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

для транспортировки и доставки цветов, а также для продажи их излишков. Кроме того, цены для русских в Москве были гораздо более высокими, чем в Баку. Ему нравилось слушать стереотипные истории о богатых южанах. И он старался соответствовать этим стереотипам[910]. Особое удовольствие доставляли ему подаяния тем, кого он назвал «пьяными русскими попрошайками»[911] (они появились на московских улицах в начале 1980-х гг.).

Ни один из среднеазиатских торговцев не утверждал, что был свидетелем дискриминации, а наша более широкая выборка не выявила четкой связи между региональным или национальным происхождением торговцев с Кавказа или из Средней Азии и восприятием или опытом их взаимодействия с этническими предрассудками[912]. Айжамал Айтматова в первый месяц старалась почти полностью избегать контактов с местными русскими, учитывая незнание языка и культуры. Тем не менее она в мельчайших подробностях вспоминала сердечные отношения, которые установились у нее с русскими женщинами, торговавшими вместе с ней тканями. Они стали ее единственным кругом общения, помимо кыргызских соседей по квартире. Эти новые друзья помогли ей с русским языком, доброжелательно исправляя ошибки и подарили ей на день рождения русско-кыргызский словарь. Они также выучили кыргызские фразы, чтобы продемонстрировать, что все они – советские граждане. Однако эта теплота распространялась не на все стороны жизни Айтматовой. Она одновременно отказывалась считать себя включенной в ряды москвичей: «Каждый день была одна и та же история: я ходила на базар, а потом возвращалась домой. Каждый день видишь и общаешься с одними и теми же людьми. Дома я разговаривала с Талантом, Джамалом и Джанышем [ее соседями-кыргызами]. На работе я разговаривала с тремя-четырьмя русскими женщинами, и все. Так что, возможно, именно поэтому я не чувствовала никакого отторжения от местного сообщества»[913]. Позже она призналась, что всякая изоляция со стороны москвичей меркнет по сравнению с тем одиночеством, которое она испытывала, будучи оторванной от собственной семьи. Быть в Москве в одиночестве не составляло для нее проблемы. Например, она любила проводить время в ресторане, где работали ее друзья, который она описывала как «единственное место, где я могла чувствовать себя свободной от всего и просто долго сидеть и думать»[914].

Трое среднеазиатских торговцев утверждали, что ценность, которую они принесли Москве, пресекала любые этнические предрассудки[915]. Наталья Чернышова охарактеризовала советского потребителя как «динамичного и умелого социального агента»[916]. Московские потребители понимали качество и доступность продуктов, поставляемых по относительно доступным ценам на городских рынках, а в 1980-е гг. все чаще и на улицах. В целом они признавали преимущества поддержания хороших отношений с продавцами, которые контролировали цены и могли предложить любимчикам товары более высокого качества. Хайдаров отмечал: «Мы продавали [товар покупателям], общались, спрашивали о здоровье друг друга»[917]. Иногда случайный русский мог посмеяться над его ограниченными языковыми навыками. Кроме хороших воспоминаний об общении Калилова вспомнила и один случай, когда русский назвал ее подругу «чукчей». Подругу это расстроило, поскольку эта ошибочная этническая идентификация связала ее с национальной группой с советского Севера, которую многие высмеивали как якобы примитивную[918]. Хайдаров, Калилова и Айтматова считали, что признание их места в российском обществе и приспособление к «русскому образу жизни» в отношении одежды, поведения и ценностей имеет решающее значение для этнической гармонии. Улучшив свой русский, Хайдаров подружился с клиентами. Просьба ректора медицинского института достать мумие, растительное соединение, найденное в Средней Азии, которое, по мнению советских граждан, обладало значительным анаболическим и тонизирующим действием, привело к прочной дружбе, и Хайдаров иногда останавливался в квартире у нового друга во время коротких поездок[919].

У каждого из торговцев были конкретные цели прибытия в Москву, поэтому Асадов и другие превратили дискуссии о принимающем обществе в нарративы, в которых подчеркивалась степень, а не пределы их адаптации к городу. Каждый считал себя оказывающим важную общественную услугу, ведь они использовали сельскохозяйственные условия своей южной родины и связи дома, чтобы доставлять в столицу пользующиеся спросом товары. Николай Митрохин отмечает, что россияне признавали, хотя и не всегда с радостью, пользу для здоровья свежих фруктов и овощей, которые, как считается, содержат витамины, необходимые живущим в северном климате[920]. Конкуренция привела к тому, что торговцам нужно было продавать товары самого высокого качества. Вместо того чтобы подвергать сомнению советскую систему, среднеазиатские торговцы выражали признательность государству и принимающему обществу, которые давали им куда больше возможностей, чем они могли бы иметь у себя на родине. Они считали незначительные расовые инциденты неизбежной, если не необходимой частью компромисса. Все четыре мигранта использовали воспоминания, чтобы выстроить свою постсоветскую идентичность. Множество раз эти четверо сравнивали свой советский опыт с расизмом начала XXI в. в Москве, даже если они возлагали ответственность за это явление на постсоветские правительства, постсоветских русских и новое, как будто менее склонное к аккультурации, поколение южных мигрантов.

Движение и идентичность

Поглощенные работой, повседневными заботами и заботами о семьях, наши четверо торговцев тем не менее ощутили важные сдвиги в самоидентификации. Эмоции и чувство собственного места в настоящем и будущем развивались вместе с изменением отношений и видов деятельности[921]. Ощущение причастности к своим южным домам и к столице и вытеснения из них чередовались у Асадова, Айтматовой, Хайдарова и Калиловой. Усилия, направленные на то, чтобы занять свое место (дома и в Москве) или удержать его, показывают, как это описано у Лиизы Малкки и ее соавторов, трудности применения космополитических и лишенных корней моделей идентичности для тех, кто перемещается[922]. В то же время значительные культурные и географические расстояния, преодолеваемые мигрантами, наделяли их чувством уникальности, поскольку они сопоставляли личностные преобразования с теми, кого наблюдали в исходном и принимающем обществе. Их миграционный опыт, часто рассматриваемый через гендерную призму, вызвал существенную переоценку не только личности и места внутри и между обществами, но и связей с более широкими структурами, включая нацию и государство. Степени включения в московское сообщество давали ощущение силы и возможностей, позволяя им представить себя, пусть даже мимолетно, частью современного советского мира.

Время, проведенное Эльнуром Асадовым в Москве, «заставило [его] почувствовать себя мужчиной». Он вспоминал о том, как после того как он перебрался с семьей в Баку, «[в] Москве у меня вдруг появились деньги, женщины и выпивка». После рассказа о том, что работа доминировала в его жизни, Асадов заговорил о возможности тратить наличные деньги в ресторанах и барах. Однако даже после историй о том, как он «возвращался домой» с русскими женщинами, в то время как