История нового имени - Элена Ферранте

95

Нино не вернулся ни через десять минут, ни через час, ни на следующий день, и Лила впала в отчаяние. Она страдала не оттого, что ее бросили, а от унижения. Пусть в глубине души она допускала, что не годится Нино в спутницы жизни, но то, каким образом он ей это подтвердил, исчезнув из ее жизни после двадцати трех дней счастья, было для нее невыносимо. От злости она выбросила все, что он оставил в квартире: книги, трусы, носки, свитер и даже огрызок карандаша, — тут же раскаялась и разрыдалась. Когда слез у нее больше не осталось, она посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась — опухшая, страшная, глупая. Она поняла, что злость на Нино, которого она так любила и который, как она думала, любил ее, открыла ей глаза. Внезапно квартира предстала перед ней во всем своем убожестве — отвратительной шумной дырой. Она ощутила мерзкий запах, увидела тараканов, ползущих из-под входной двери, и пятна сырости на потолке и впервые в жизни почувствовала, что ее снова настигает детство — не пора мечтаний о будущем, а годы нищеты, унижений и побоев. Ей вдруг стало ясно, что греза о богатстве, которая поддерживала нас, когда мы были девчонками, улетучилась без следа. Хотя квартирка на Флегрейских Полях была еще хуже, чем та, в которой она выросла, хотя ее положение усугублялось беременностью, хотя она за несколько дней потратила все свои сбережения, она поняла, что богатство не может служить наградой за муки, потому что оно ничего не значит. Наши детские мечты о сундуках, полных золотых монет и драгоценных камней, воплотились в кассовый ящик колбасной лавки и раскрашенную металлическую коробку магазина на пьяцца Мартири, но волшебство больше не работало. Деньги и вещи, которые на них можно было купить, обернулись разочарованием. Ей ничего не надо было ни для себя, ни для будущего ребенка. Быть богатой для нее означало быть рядом с Нино, но Нино ушел, и она обеднела. Против этой бедности деньги были бессильны. Выхода у нее не было — начиная с детства она совершила слишком много ошибок, которые привели к этой, последней, которая заключалась в том, что она поверила в Нино Сарраторе, в то, что он не сможет жить без нее, как она не могла жить без него, в то, что он — ее судьба, что их любовь будет длиться вечно и им ничего не будет нужно, кроме друг друга. Она ощутила свою вину и решила, что больше не выйдет из дома, не станет его искать, перестанет есть и пить и будет ждать, пока ее жизнь, вместе с жизнью ее ребенка не потеряет всякий смысл, а из головы не исчезнет все то, из-за чего она стала такой плохой и злой, из-за чего ее и бросили.

В дверь позвонили.

Она подумала, что это Нино, и открыла. Это был Энцо. Она ему обрадовалась. Подумала, что он принес ей фруктов, как много лет назад, когда они были детьми и она победила его в состязании, устроенном директором и учительницей Оливьеро; он еще бросил в нее камень. Она засмеялась. Ее смех не понравился Энцо — в нем было что-то болезненное. Он вошел, но дверь за собой не закрыл, чтобы соседи не подумали, что Лила принимает мужчин, как какая-нибудь шлюха. Он огляделся, увидел, что Лила плохо выглядит, и, хотя он не заметил того, что было еще незаметно, — ее беременности, — понял, что ей и правда нужна помощь. Она еще не перестала смеяться, когда он заговорил своим серьезным и лишенным эмоций голосом:

— Собирайся, пойдем.

— Куда?

— К твоему мужу.

— Это он тебя прислал?

— Нет.

— А кто?

— Никто.

— Не пойду.

— Тогда я тоже останусь.

— Навсегда?

— Пока тебя не уговорю.

— А как же твоя работа?

— Плевать на работу.

— А Кармен?

— Ты важнее Кармен.

— Я ей это передам, и она тебя бросит.

— Я сам ей передам, я уже все решил.

С этой минуты он говорил тихо и равнодушно. Лила отвечала ему посмеиваясь, словно не воспринимала его слов всерьез, словно они в шутку болтали о людях и чувствах, которых давно не существовало. Энцо заметил это и на какое-то время умолк. Он обошел квартиру, нашел чемодан и принялся складывать в него вещи из шкафа и комода. Лила ему не мешала, как будто Энцо был не человеком из плоти и крови, а цветной фигуркой на телеэкране. Собрав чемодан, Энцо встал перед ней и произнес удивительную речь. Как всегда, он не повышал тона и взвешивал каждое слово.

— Лина, я люблю тебя с детства. Я никогда тебе этого не говорил, потому что ты очень красивая и очень умная, а я — уродливый коротышка и не стою твоего мизинца. Прошу тебя, возвращайся к мужу. Я не знаю и не хочу знать, почему ты решила от него уйти. Но я знаю, что ты не должна здесь оставаться. Тебе нельзя жить в такой помойке. Я провожу тебя до подъезда и подожду внизу: если он тебя хоть пальцем тронет, я ему шею сверну. Но он ничего тебе не сделает, он будет рад, что ты вернулась. Но давай договоримся: если у тебя не заладится с мужем, ты мне скажешь. Я тебя к нему привез, я же тебя от него и увезу. Согласна?

Лила перестала смеяться, сощурилась и впервые прислушалась к его словам. До этих пор ее отношения с Энцо сводились к нескольким случайным встречам, но в те редкие разы, когда я видела их вместе, я всегда испытывала изумление. Между ними как будто проскакивала какая-то невидимая искра, и это пошло еще с детства. Я думаю, что Лила доверяла Энцо и чувствовала, что на него можно положиться. Когда он взял ее чемодан и направился к все еще открытой двери, Лила с минуту поколебалась и последовала за ним.

96

Энцо и в самом деле весь вечер простоял под окнами квартиры Стефано, и, если бы Стефано поднял руку на жену, вполне вероятно, что Энцо его убил бы. Но Стефано не тронул ее и пальцем, напротив, встретил ее с улыбкой. В квартире царила идеальная чистота. Он вел себя так, будто жена и вправду ездила в Пизу, навещать меня, хотя никаких тому доказательств не было. Со своей стороны, Лила ни разу не сказала, что это так, и вообще не думала оправдываться. На следующее утро она нехотя призналась ему, что беременна. Он обрадовался, а когда она добавила: «Это не твой ребенок», — только рассмеялся. Она повторила это еще раз, и еще, и еще, все больше накаляясь и даже колотя его кулаками, но Стефано лишь крепче ее обнял, бормоча: «Ну все, Лина, хватит тебе, я так рад, так рад… Я знаю, что плохо с тобой обращался, но теперь с этим покончено, и ты тоже больше не говори таких глупостей». Его глаза наполнились слезами счастья.

Лила давно догадывалась, что люди прибегают к самообману для защиты от суровой реальности, но яростное упорство, с каким ее муж обманывал себя, поразило ее. Впрочем, переживания Стефано, как и ее собственные, больше ее не волновали, поэтому, еще несколько раз повторив бесцветным голосом: «Это не твой ребенок», оставила эту тему. Он оттягивает неприятный момент, рассуждала она, ну и ладно, в конце концов, это его дело: не хочет страдать сегодня, получит свое завтра.

Затем она перечислила свои требования. Она больше не желает работать — ни в магазине на пьяцца Мартири, ни в колбасной лавке; она никого не желает видеть — ни друзей, ни родственников и меньше всех — братьев Солара. Она хочет сидеть дома и выполнять обязанности жены и матери. Стефано согласился, уверенный, что через пару дней она передумает. Но Лила и в самом деле стала вести жизнь затворницы и не проявляла ни малейшего любопытства ни к делам мужа, брата и отца, ни к тому, как поживала ее родня и родня со стороны Стефано.

Пинучча два раза приходила к ней с сыном Фердинандо, которого все звали Дино, но Лила ей не открыла.

Однажды к ней явился крайне расстроенный Рино. Лила впустила его и внимательно выслушала. Он рассказал, что братья Солара злы на нее за то, что она бросила магазин и что обувь марки «Черулло» почти не продается, потому что Стефано думает только о себе и ничего не вкладывает в производство. Когда брат наконец умолк, она сказала: «Рино, ты старше меня, и ты взрослый человек, у тебя жена и сын, поэтому, сделай милость, живи своим умом и прекрати втягивать меня в свои проблемы». Рино обиделся и ушел, но перед уходом еще долго чуть не плача жаловался, что все вокруг богатеют, а он вот-вот потеряет и то немногое, что успел заработать, а все из-за сестры, которой плевать на семью и на то, что в ней течет кровь Черулло, и которая окончательно превратилась в Карраччи.

Даже Микеле Солара собственной персоной пытался нанести ей визит — в первые дни он являлся по два раза на дню, в часы, когда Стефано не было дома. Но Лила ему не открыла; она тихо, стараясь не дышать, сидела на кухне. Дошло до того, что Микеле, встав у нее под окнами, заорал на всю округу: «Ты кем себя возомнила, шлюха подзаборная? Мы с тобой договаривались, а ты меня кинула!»

Запрет на посещения не коснулся только Нунции и матери Стефано Марии, которые окружили Лилу трогательной заботой. Ее больше не рвало, но лицо оставалось сероватого оттенка. Ей казалось, что ее раздуло — не столько внешне, сколько изнутри, словно у нее распухли все органы тела. Ее не отпускало ощущение, что ребенок каждым своим дыханием надувает ей живот, все больше напоминающий пузырь. Ее преследовал давний детский страх, что ее разорвет изнутри и она разлетится на куски. Но потом она вдруг почувствовала, что уже любит это живущее в ней существо, этот нелепый комочек плоти, который в нужный момент выйдет из нее, словно выдернутая за нитку марионетка, и благодаря этому чувству немного пришла в себя. Напуганная собственным невежеством, чреватым ошибками, она принялась читать все, что смогла найти, о беременности, о том, что происходит у нее в животе, и о том, как следует вести себя во время родов. Все эти месяцы она почти не покидала квартиры, не покупала ни новой одежды себе, ни вещей в дом. По ее просьбе мать приносила ей по меньшей мере две газеты в день, а Альфонсо — свежие журналы. Других расходов она себе не позволяла. Как-то раз к ней пришла Кармен и попросила денег. Лила посоветовала ей обратиться к Стефано, потому что у нее не было ни гроша, и та ушла мрачнее тучи. Лилу вообще не интересовало теперь ничего, кроме ребенка.