Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

— Любовь, чадо, честным браком освящать надобно, а не блудным возбешением марать. Венчайся, коли любишь!

— Не могу, батюшка…

— Ты женат, чадо?

— Нет.

— Тогда отчего венчаться не хочешь?

— Хочу, да только сие невозможно. Она никогда моей женой не станет. Не позволят ей за меня пойти, даже если б захотела…

— Из благородных, верно? А ежели я за вас перед государыней цесаревной словечко замолвлю? Её Высочество в вере истовость являет, может статься, и смилостивится. Кто сия девица?

Алёшка замялся, называть имя ему не хотелось даже на исповеди, и голос отца Фотия построжел:

— Отвечай, чадо! То не я, многогрешный и суетный, тебя спрашиваю, а сам Господь Иисус Христос через иерея своего! Ибо сказано: «Аще ли что скрыеши от Мене, сугуб грех имаши».

Алёшка опустил повинную голову ещё ниже.

— Это… это государыня цесаревна.

Поп крякнул, послышался быстрый шепоток: «Прости, Господи, мне грехи мои тяжкие!», и прежде, чем Алёшка успел объяснить, что происшедшее — сугубо его вина, голову ему придавила тяжесть возложенного на неё древнего фолианта, и зазвучали слова разрешительной молитвы: «Благодать Всесвятаго Духа чрез мое ничтожество разрешает тебя и прощает тебе то, что ты исповедал предо мною».

Когда, приложившись к кресту и Евангелию, Алёшка поднялся, отец Фотий сурово качнул головой.

— К Святым Тайнам блудодейника не допущу. Говеть тебе, чадо, до Рождества! Да выкинь из головы несбыточное! Сам не греши и её на грехотворство не искушай! Евино племя духом немощнее нас, стало быть, и спрос с нас строже.

--------------

[121] Епитрахиль — принадлежность богослужебного облачения православного священника и епископа: длинная лента, огибающая шею и обоими концами спускающаяся на грудь.

* * *

По дорожкам парка, окружавшего Измайловский дворец, двигалась целая процессия. Впереди, взявшись за руки, ковыляли две карлицы в платьях с фижмами, настолько широкими, что коротеньких ручек шутих не хватало, и двигаться им приходилось почти боком, лицом друг к другу, отчего казалось, что они не идут, а плывут в менуэте. Длинные парики спускались ниже пояса.

За ними шествовали граф Бирон под руку с супругой и старшая сестра императрицы, Екатерина Ивановна, державшая за руку темноволосую худенькую девочку-подростка.

Замыкала процессию сама императрица, рядом с которой шагал высокий, богатырского сложения немолодой мужчина в алонжевом[122] завитом парике. Трость в его руке выглядела соломинкой, зажатой в медвежьей лапе.

— Что-то ты, Андрей Иваныч, давненько ко мне не захаживал, — проговорила императрица, неторопливо обмахиваясь веером. — Не захворал ли?

— Здоров, Ваше Величество, — отозвался спутник, почтительно склонив голову. — В отъезде был. Наведывался в Александрову слободу…

Императрица бросила на него острый взгляд и покривила полные губы.

— А что ж сам-то? Нешто боле некому?

— Людишек толковых у меня и впрямь недостаток, да и сию особу кому попало не поручишь, материя уж больно деликатная…

— Ну и как там сродственница моя поживает? Не скучает ли?

— Не скучает. — Ушаков коротко усмехнулся, на миг обнажились крупные желтоватые зубы. — Лицедействует.

Императрица взглянула изумлённо, и он пояснил:

— Её Высочество решили примерить на себя личину актёрки и, как мне доложили, очень сей забавой увлечены: театр построили и всяк день на сцене представляют, песни поют да пляшут вместе со всем двором.

— Этого ещё недоставало! — Анна скривилась. — Час от часу не легче… Мало что потаскуха, так ещё и комедиантка…

— Может быть, Вашему Величеству будет отрадно услышать, что сей день Её Высочество пребывают в Свято-Успенской обители — говеют.

— Да неужто? — Анна фыркнула. — И с чего это её благочестие вдруг обуяло? Резоны имеются?

— Известное дело, Ваше Величество: не согрешишь — не покаешься. А резоны у Её Высочества на то всегда есть.

— Нового полюбовника завела? — императрица прищурилась, глаза хитро блеснули.

— Можно сказать и так.

— Кто на сей раз?

— Некто Розум. Певчий церковного хора. Из малороссийских казаков. Ума невеликого, но дивно поёт и собою зело красовит. Верно, что и альковными талантами не обделён.

— Тьфу! — Императрица презрительно сплюнула. — С каждым разом беспутница наша падает всё ниже и ниже, верно следующий любезник и вовсе из холопов будет. Доколе мне это злосрамное неистовство терпеть? Ты, Андрей Иваныч, обещал на блудодейку управу найти!

— Ищу, Ваше Величество. — Ушаков склонил голову с самым смиренным видом. — Оттого и гремлю старыми мослами по дорогам, таскаюсь в слободу эту чуть не всякую неделю. Её Высочество у меня под усердным приглядом пребывают. И среди дворни, и среди людей её своих соглядатаев имею, да и поп ейный у меня под призором, так что не извольте тревожиться, как только оне позволят себе хоть что-нибудь крамольное, вы сей же миг о том узнаете.

-----------------

[122] удлинённом

* * *

С отъездом цесаревны жизнь не то чтобы остановилась — Алёшка по-прежнему занимался хозяйственными делами, муштровал свой хор и укрощал Люцифера, — но сделалась какой-то бесцветной. По вечерам, укладываясь в постель, он, как и прежде, думал о Елизавете, пытаясь представить, как она стоит на службе, поёт в церковном хоре или читает неусыпаемую псалтирь. Образ был далёкий, словно кисеёй занавешенный, будто они не виделись долгие годы, и Алёшка считал оставшиеся до конца поста дни.

Всему двору приказано было исповедаться, говеть и на Успение причаститься. Несмотря на запрет подходить к Святой Чаше, Алёшка усердно исполнял наложенную отцом Фотием епитимью: постился и ежедневно читал покаянный канон, как велел духовник, но легче на душе не становилось — он понимал, что не сожалеет о своём блудном грехе, раскаиваясь не в нём, а лишь в том, что получил любимую женщину обманом, а не по доброй воле. И ясно отдавал себе отчёт, что, случись подобное снова, за ночь с Елизаветой он согласится навеки кануть в адскую бездну.

Отчего-то отношения с мужским штатом двора стали совсем напряжёнными. Если раньше старший из братьев Шуваловых и Михайло Воронцов просто не замечали его, то теперь в их взглядах мелькала неприкрытая ненависть. Не то чтобы он искал их расположения, но, будучи по натуре человеком мягким и дружелюбным, чувствовал себя в их присутствии не в своей тарелке и в конце концов почти перестал появляться во дворце, даже ночевал там не всякую ночь — уходил в один из сенных сараев и лежал на куче душистой травы, подолгу, как в детстве, глядя на звёзды.

Единственным, кто не давал Алёшке заскучать, затосковать и погрязнуть в мучительном чувстве вины, был Люцифер. С лёгкой руки конюха Ермила кличка так и пристала к норовистому цыганскому жеребцу. Памятуя о намерении Елизаветы ехать на нём по возвращении на охоту, Алёшка проводил в седле по нескольку часов в день,