Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

великомученики на смерть за Господа с радостью шли, а он, Горгий, слаб… Немощен не только телом, но и духом. А о душе думать в первую очередь надобно… Что тело? Тлен. Оно и так не сегодня-завтра в гроб ляжет. Стыдно монаху печься о бренной плоти. Но как же страшно, Господи… Помилосердствуй! Пронеси мимо сию чашу скорбную…

Потирая ладонью грудь под ветхой, местами залатанной рясой, отец Горгий уткнулся лбом в покрытые сукном доски пола.

-----------------

[124] Епитрахиль, поручи, подризник — предметы богослужебного облачения священника.

[125] Доносить

[126] По указу Петра Первого священник, узнавший на исповеди о совершённом или готовящемся государственном преступлении, был обязан донести о том в Тайную канцелярию.

* * *

Двое мужиков с заросшими бородой рожами, по виду чистые варнаки[127], держали Алёшку за руки, ещё один ухватил за повод Люцифера. А четвёртый, уперев руки в боки, вышел из-за деревьев со стороны перегороженной бревном дороги.

«Коня отнимут», — с ужасом подумал Алёшка. Больше взять с него было нечего: одет в латаную сорочку и полотняные порты, денег с собой не вёз, крест — и тот оловянный.

— Лука, глянь, — гнусаво протянул тот, что держал его слева, — тот ли гусь? Сказывали, гофмейстер, а этот виду холопского… Эй ты, как звать-величать?

И на Алёшку пахнуло смесью перегара и ядрёного лукового духа — аж дыхание перехватило.

— Да он это, — протянул четвёртый из ватажников, подойдя вплотную и рассмотрев схваченного. — Всё как говорено: чернявый, рожа смазливая, от каких бабы млеют, и долговяз, аки верста коломенская. А что одет не в барское, так ему этак, поди, сподручней, поскольку мужицкого корня.

— Да ну? — усомнился правый и сунулся пленнику в самое лицо, вновь обдав волной луково-чесночного амбре. — Ишь ты! Корня мужицкого, а девок, стало быть, дворянских портит… И ничё, не гнушаются оне?

— Бабы, — гугнивый головорез презрительно сплюнул, — на передок слабы.

— Ты женат, тебе видней, — заржал стоящий справа.

— Заткни рот онучёй[128]! — рявкнул левый свирепо и зачем-то ткнул Алёшку кулаком в бок.

— Хорош лясы точить! — рыкнул тот, что стоял подбоченясь, как видно, вожак. — Кончать надо. — И обратился к Алёшке почти ласково: — Ты, мил человек, коли возжелаешь, можешь молитовку прочесть, мы не звери, погодим…

И тут Алёшка понял, что его сейчас станут убивать. Отчего-то мысль эта не поразила, не напугала, а огорчила. И даже не то, что сей момент кончится жизнь, которой прошло ещё так мало, и не то, что путь ему, многогрешному, прямиком в ад, а то, что больше не увидит её. Свою звезду. Свою любовь. Елизавету.

— Ну как знаешь, — усмехнулся главарь и потянул из-за пояса рукоять кистеня[129]…

Что произошло дальше, Алёшка не понял: слева позади плеча вдруг дико взвыл третий мужик — тот, что держал Люцифера. Все, включая самого Алёшку, на него обернулись — тот прижимал к груди левую руку с короткой окровавленной культяпкой вместо указательного пальца, из которой хлестала кровь. И словно в тягучем ночном кошмаре, Алёшка увидел, как сверху на него надвигается огромная вздыбленная чёрная туша и занесённые для удара копыта. Оба татя, державших его за руки, с воплями шарахнулись в разные стороны, а сам он упал на колени, оказавшись под конским животом. Люцифер завертелся над ним на одном месте, послышался смачный чавкающий звук, и один из разбойников отлетел, отброшенный ударом заднего копыта. Выскользнув из-под лошадиного брюха, словно подброшенный невидимой рукой, Алёшка взлетел в седло, и Люцифер рванул вперёд.

«Там же дерево», — промелькнуло в голове, но конь уже взвился в воздух. Обхватив его за шею, Алёшка старался удержаться верхом — без стремян и повода приземление получилось жёстким, от удара он чуть не вылетел из седла, свалился на правый бок, кое-как зацепившись ногой за седельное крыло, ухватился за гриву и кулём повис на конской шее. Совсем рядом мелькали передние копыта, между ними мотался висящий повод, правое стремя больно било по ноге. По спине хлестали ветки, сзади слышались быстро удалявшиеся крики.

Галопом Люцифер промчался через рощицу, вылетел на открытое пространство, проскакал саженей полтораста и вдруг остановился как вкопанный — Алёшку окончательно вытряхнуло из седла, провернуло вокруг конской шеи, за которую он из последних сил цеплялся, и он грохнулся на землю прямо между передних ног коня. Жеребец коротко всхрапнул и цапнул зубами за плечо.

Алёшка обхватил руками вороную морду и прижал к своей груди.

— Ты мой хороший! Ты мой братаня…

И поцеловал коня между чутких бархатных ноздрей.

----------------

[127] каторжники

[128] портянкой

[129] Кистень — холодное оружие ударно-раздробляющего действия, состоящее из груза, прикреплённого к рукояти гибким подвесом (цепью).

* * *

— Что стряслось, Лексей Григорич? За тобой будто ватага чертей гналась…

Алёшка вздрогнул и обернулся на голос. Возле ворот конюшни, к которой он подлетел галопом, на брёвнышке сидели рядком Ермил и истопник Василий. Последний смотрел насмешливо.

— Черти чи ни, не знаю, а что ватага, так это верно, — пробормотал он себе под нос и спрыгнул на землю.

Расседлал Люцифера, отдав Ермилу седло и вальтрап, обтёр взмыленного коня пучком травы и решил сводить его на реку, чтобы искупать, а заодно успокоить и самому прийти в себя.

На пологом спуске, у самой воды их догнал Василий.

— Сказывай, что случилось, — проговорил он и зашагал рядом.

Запоздалый страх, только теперь опаливший сердце, которое заскакало вдруг испуганной белкой, вылился во внезапную болтливость, и Алёшка почувствовал, что умрёт, если сей же час не поговорит с кем-нибудь. И недолго раздумывая, принялся рассказывать.

Василий слушал внимательно, а когда он закончил, спросил:

— И про кого речь шла? С кем миловался?

Алёшка сердито дёрнул плечом, чувствуя, как обожгло щёки.

— Ни с кем я не миловался. Ты же знаешь, на ком мне свет клином сошёлся…

— Да мало ли… Мож, свет сошёлся на одной, а на сеновал с другой бегаешь.

Алёшка внимательно взглянул ему в лицо.

— Как можно любить одну, а спать с другой? Это же двойная подлость получается…

Василий отвёл глаза.

— По-всякому бывает… Так, значит, с фрейлинами амуров не крутил?

Не ответив, Алёшка зашёл поглубже в воду и принялся мыть коня, тот фыркал, дёргал гривой и то и дело пытался пить из реки, так что Алёшка, наконец, сунул повод Василию.

— Подержи его, покуда помою, а то как бы не опился.

— А может, из барышень кто к тебе дышит неровно? — спросил Василий, чуть помолчав. — А ейный любезник приревновал?

И вдруг дёрнулся и зашипел.

— Кусается, гад! Адово отродье, а не лошадь!

Алёшка обнял Люцифера и уткнулся в