Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

Глава 23

в которой Прасковья находит новую подругу, а Алёшка участвует в воспитании домашней прислуги

Прежде чем лечь спать, Мавра зашла к Прасковье. Та лежала, уткнувшись лицом в стену, подтянув колени к груди.

— Параша, ты не больна? — Мавра присела к ней на постель.

Прасковья медленно, словно нехотя обернулась.

— Мавруша, он был с нею! — На подругу страшно было смотреть — лицо опухло, глаза превратились в щёлочки, видно, рыдала не один час.

Мавра ничего не поняла.

— Кто был? Где?

— В постели! — Парашка всхлипнула. — Алексей Григорич с Елисавет Петровной. Я ему зелья цыганкиного налила и возле кровати поставила. Думала, выпьет, и я к нему приду. А он к ней ушёл! Я ждала, что он её отведёт и вернётся, а они там… там…

Парашка зарыдала, уткнувшись в подушку, а Мавра озадаченно переспросила:

— Погоди… Ты приготовила Розуму приворотное зелье? Но не в руки отдала, а поставила где-то?

— Возле постели в горнице у него. Пришла к нему, гляжу, а он Лизавету из своей комнаты выводит. Она хмельная — на ногах не стоит. Он всё уговаривал её, толковал, что она-де комнаты попутала и пытался прочь увести. Увёл, а я ждать осталась, когда вернётся. Ждала-ждала, а он не идёт, ну я к себе и пошла. В спальню к ней заглянула, а они там… в постели… вместе…

Губы у Парашки задрожали, а в голове у Мавры что-то щёлкнуло, и обрывки сложились в единую цельную картинку. Вот, значит, что произошло… Парашка оставила у Розума своё зелье, а Елизавета его выпила. Она и без того пьяна была, а от цыганкиной отравы и вовсе голову потеряла.

— Дура! — сердито бросила Мавра, вставая; всё сочувствие к Парашке моментально испарилось. — Кто ж приворотное зелье без пригляду оставляет? Его из рук в руки дают и следят, чтобы рядом никого постороннего не случилось. Натворила дел! Всем теперь одна докука!

* * *

Из дальнего угла донеслось сперва посвистывание, затем бодрое сопение, которое, наконец, переросло в богатырский храп. Анна лёгкой тенью соскользнула с постели, накинула на плечи шлафрок, сунула ноги в мягкие комнатные туфли и двинулась к двери. Однако не удержалась — заглянула за ширму, где, развалясь на своём тюфяке, выводила рулады горничная. Кувшин из-под вина валялся здесь же. Анна подняла его, аккуратно поставила в изголовье, полюбовалась. Так-то, братец Михайло, соглядатай и дозорщик! Дрыхнет твоя церберица. Не больно-то и трудно от неё избавиться оказалось — всего и понадобилось, что полуштоф[117] вина да пара пилюль сонных.

Анна приоткрыла дверь, прислушалась, убедилась, что в сенях, куда та вела, никого нет, и осторожно вышла из комнаты. Теперь через заднее крыльцо добежать до конюшни, где её ждёт Митенька — и вот оно, счастье! Анна улыбнулась. Главное — воротиться до свету. Третьего дня разнежилась в объятиях любимого, обо всём на свете позабыла, и возвращаться пришлось поутру, когда уж дворня встала. Так что едва не попалась на глаза ключнице…

Анна устремилась к выходу, но, сделав пару шагов, остановилась — за соседней дверью кто-то горько плакал.

Конечно, задерживаться было рискованно, да и Митя ждал. Но, чуть помедлив, она всё же потянула за ручку и вошла. Ничего. Риск невелик, хозяйка комнаты вряд ли заподозрит что-нибудь, да и Митеньке не вредно подождать несколько лишних минут, поцелуи жарче будут.

В горнице оказалось темно, но Анна видела во мраке точно кошка — на кровати в углу возле окна, скорчась, рыдала Прасковья.

Анна приблизилась, прислушиваясь к горьким судорожным всхлипам.

— Прасковья Михайловна? Что с вами? Вам плохо?

Фигурка на постели, глухо вскрикнув, села и в ужасе уставилась на Анну.

— Кто здесь?!

— Это Анна. Почему вы плачете?

Узнав её, Прасковья, казалось, потеряла к неожиданной гостье всякий интерес и вновь упала ничком на кровать. Рыдания зазвучали ещё горше. Анна присела рядом и погладила страдалицу по голове.

— Ну полно! Я могу вам помочь чем-нибудь? Что случилось-то?

Честно сказать, ответа она не ожидала и готова была извиниться и выйти, но Прасковья вдруг схватила её за руку и, давясь слезами, принялась говорить… Анна только диву давалась, слушая. Оказалось, скромница Прасковья до безумия влюблена в Алексея Розума.

Словно ощутив сочувствие собеседницы, Прасковья рассказала и о своём стремлении увлечь гофмейстера, и о приворотном зелье, купленном у цыганки, и о неудавшейся попытке дать снадобье предмету своей страсти. А ещё о том, что увидела, заглянув себе на беду в спальню цесаревны…

— А Мавра ещё и обозвала меня всяко, — горько закончила она свою исповедь. — Сказала, что из-за дурости моей теперь всем неприятство одно… А я… я жить без него не могу-у-у!

И Прасковья зарыдала с новой силой. Минут пять она самозабвенно заливалась слезами, потом, немного успокоившись, заговорила вновь. Голос был гнусавый.

— И ведь он ей не нужен вовсе! Она по Шубину сохнет, знать никого не желает! А он с ней… и всё из-за меня…

— Не плачь! — Анна погладила страдалицу по вздрагивающей спине. — Это зелье виновато! Поверь мне, мало какой муж, когда его целует красивая женщина, устоять сможет…

— Любит он её… — Прасковья тяжко вздохнула. — А на меня и не смотрит вовсе…

Анна и сама знала, что любит, не забыла горькое признание своего спасителя — тогда, на косогоре во время грозы. Вынырнув из горестного омута и немного успокоившись, она стала наблюдать за гофмейстером и очень быстро поняла, кто та «кохана», с коей черноглазому красавцу «никогда вместе не быть». И посочувствовала бедняге.

Как бы ни обернулось, этому спокойному, добродушному парню с ласковой улыбкой и мягким голосом не позавидуешь.

— Так дай ему снова своё зелье! Или оно закончилось?

— Нет. — Прасковья помотала головой. — Зелье есть. Да только какой с него прок, коли он её любит? Даже если придёт ко мне, всё одно о ней думать станет…

— А если Елизавета узнает, что он с тобой был? — Анна задумалась. — Что тогда?

— Не знаю. — Прасковья шмыгнула носом. — Если в добром расположении будет да с глазу на глаз, выбранит, и всё. Уж сколько она Мавре пеняла… А ежели в дурном духе окажется, может и от двора уволить, пожалуй.

Анна задумалась.

— А ежели грех не скрыть? Ежели она тебя с ним своими глазами увидит и будет при том не одна, а со своими людьми да с дворней? Тогда как?

Прасковья поёжилась.

— Вон выгонит.

— Или заставит его жениться на тебе, — протянула Анна. — Может так случиться?

Прасковья в сомнении