Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

недель курортной жизни. Память об этой поре очень расплывчата, но, во всяком случае, мне не забыть море, которое мы раньше никогда не видели. Оно произвело неизгладимое впечатление, особенно в штормовые дни, когда волны заливали весь пляж и с невероятной силой снова и снова накатывали на берег. Смутно помню курортные развлечения и игру в крокет на пляже. Ничего другого об этом времени в моей памяти не сохранилось.

Поскольку на перестройку дома требовался примерно год, вся наша семья кроме папы, который вернулся в Москву, провела зиму в Германии. Мы поехали во Франкфурт-на-Майне и жили там в большом отеле, кажется, под названием «Английский двор». Эти зимние месяцы во Франкфурте я хорошо помню. Часть детей пошла в школу, а со мной занимался частный учитель, который готовил к поступлению в пятый класс. Я должен был весной ехать в пансион в Касселе и остаться в Германии. Пребывание во Франкфурте потребовало от моих родителей больших усилий. Жизнь с такой бандой в гостинице вообще нелегка, к тому же дети принесли из школы корь, которой мы все заболели, причем в самой тяжелой форме. После кори последовали и прочие болезни, а особенно плохо стало, когда вдобавок мама заболела дифтеритом. В результате нашего проживания в отеле этой зимой на всем этаже пришлось переклеить обои и провести дезинфекцию.

Во Франкфурте у нас было много родственников, которые о нас нежно заботились: семьи Банза, Штёкер и Хессенберг, и я их хорошо помню. Несмотря на болезни, моя учеба продвигалась успешно, учитель отлично меня подготовил. Из окна, у которого мы занимались, открывался вид на площадь Россмаркт, где был установлен памятник Гутенбергу. Учитель рассказал о знаменитом изобретении этого человека, а также показал другие, неведомые мне достопримечательности Франкфурта. Как раз тогда в городе пустили первый электрический трамвай, который мы тоже посетили, и я помню, как учитель объяснил, что электрический ток идет по обоим рельсам, и людям (а также животным) грозит большая опасность, если они встанут на оба рельса, так как их может убить током. Во Франкфурте я впервые увидел парад в честь дня рождения кайзера, надолго врезавшийся в память.

Так зима подошла к концу, и я отправился в Кассель, где сдал экзамен в пятый класс реальной гимназии. Я попал в пансион доктора Хёльтинга, где мой брат Гуго жил уже несколько лет. Совсем новая обстановка, в которой я тогда оказался, сильно повлияла на мою дальнейшую жизнь. Моему привыканию к ней помогло то, что рядом был брат. Я быстро приспособился к пансиону и школе, а также скоро освоил жизнь вдалеке от родителей. В общем, я хорошо ладил с товарищами и учителями. Школа тогда была так устроена, что летом были уроки с 7 до 11 часов, затем они продолжались с 2 до 4, а потом с 5 до 7 были общие рабочие часы; таким образом, на что-либо иное оставалось немного времени. Но все же летом мы по возможности сразу после 11 отправлялись из школы на Фульду купаться. Сначала надо было взять урок плавания, потом можно было свободно поплавать. Дорога к Фульде пролегала через превосходную пойму, великолепный парк, а потому и купание в реке, которая была здесь довольно широкая и очень глубокая, мы очень любили.

По субботам и воскресеньям, если погода позволяла, пансион устраивал пешие прогулки по чудесным окрестностям. Обычно целью наших экскурсий были Хабихтсвальд с Вильхельмсхёе516 с двумя большими водоемами. Главное было в том, что жизнь в пансионе меня сильно закалила. Тогда как дома я был изнежен заботой матери и гувернанток, здесь со мной обращались как с любым другим мальчиком моего возраста, и я совершенно естественно встроился в жизнь немецкого юношества. Родительский дом мы навещали только раз в году. Сначала на большие вакации мы ездили в Москву с братом вдвоем, позже я один.

Путешествие в то время было не таким удобным, каким мы помним его из более поздних времен. Ехали три ночи без спального вагона и ресторана. Зато на каникулах в Архангельском была полная свобода. Из всего, что я чувствовал тогда, досадной помехой было только одно: за такое короткое время мне не удавалось наладить с родителями настоящий контакт.

Дома мы все были более или менее изнежены. Мама заботилась о правильной одежде, должном воспитании светских манер, подходящих для общества, притом что нас к этому никто специально не приучал. Мы попадали из простого немецкого окружения в богатую среду, вследствие чего я чувствовал смущение, по крайней мере в эти визиты домой. Напротив, множеством возможностей, здесь имевшихся, я радостно наслаждался. Я мог ездить верхом, а для меня в то время это было самым любимым занятием.

Каникулы пролетали слишком быстро, и только я немного привыкал к дому, как уже опять надо было возвращаться к упорядоченной жизни в пансионе, что было совсем не просто. Монотонную школьную жизнь прерывали осенние, рождественские и пасхальные каникулы. Эти каникулы мы в первые годы проводили у старой тетушки Франциски в Табарце, где у нее был очень гостеприимный дом, в котором она жила с тремя своими приемными детьми – Хедвиг, Марийхен и Колей. У этой тетки на праздники собиралось много других родственников. Семья Шрёдер из Готы, состоящая из сестры моего отца, тети Лины, ее мужа, дяди Виктора517, и их трех детей – Макса, Руди и Эльзы. Постоянным гостем был дядя Филипп, брат моего отца518, которого мы особенно любили. Чаще всего наша любовь проявлялась в том, что мы его поддразнивали или проводили с ним время во всевозможных невинных развлечениях.

Родственники из Франкфурта-на-Майне также бывали там частыми, хотя и не такими постоянными гостями, как мы. Здесь собиралось очень много молодежи; мы исходили великолепный Тюрингский лес вдоль и поперек, научившись наслаждаться им в каждое время года. По вечерам устраивались веселые игры или читались интересные вещи. Так или иначе, мы целиком и полностью наслаждались каникулами, и эти замечательные дни протекали слишком быстро.

В Касселе у нас тоже были симпатичные родственники. Старый дядя Мориц Шумахер снова переехал туда со своей женой. У него нас всегда радушно принимали. Там еще жила его сестра, тетя Мария, несчастная женщина, которая с молодости была парализована, да еще и ничего не слышала. Навещать ее было для меня всегда исполнением особого долга, оттого что с ней было трудно объясняться. Все, что ты хотел ей сообщить, надо было написать или прокричать в слуховую трубку. Впрочем, она была тем не