Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

всей своей добросовестности он не только не чувствовал румынского пульса, но даже не смог – несмотря на богатство, которое всегда импонировало румынам, – занять достойное положение. Очень примечательна следующая история, услышанная мной из уст директора одного крупного немецкого предприятия в Румынии. Этот господин однажды вскоре после начала мировой войны, в августе 1914 года, был на приеме у министра финансов Костинеску, когда вдруг доложили о визите Вальдхаузена. Услышав это, он хотел удалиться, чтобы не заставлять ждать посланника своей страны. Но Костинеску удержал его словами: «Restez donc! Ce n’est que le ministre d’Allemagne! Je le ferai attendre!»493

Вот во что превратил Вальдхаузен былой авторитет германского посланника!

78. Лондон, 1914 год

Из Бухареста я отправился в Лондон, где прожил, если не считать нескольких поездок в Париж, с 22 января до 18 марта 1914 года494.

Если не ошибаюсь, по случаю дня рождения кайзера, а может, еще какого-нибудь подобного события я посетил в германском посольстве князя Лихновского, которого видел еще в 1913 году. Произнесенная им речь, пронизанная дыханием современности, произвела на меня приятное впечатление, и я очень огорчился, прочитав через несколько дней в немецких газетах (консервативных) пренебрежительные отзывы о ней.

Во время приема он вел себя как вельможа; в посольстве же, когда мы общались с глазу на глаз, он сбросил маску и беседовал со мной с приятной естественностью.

Во время своего длительного пребывания в Лондоне, а также в течение 1913 года я несколько раз с удовольствием виделся с румынским послом Мишу495.

Он, вне всякого сомнения, самый толковый из всех румынских дипломатов – умный и высокообразованный, человек немецкого воспитания, который также воспитывал двух своих сыновей в Лейпциге. Я видел господина Мишу и общался с ним в течение многих лет – в Софии, Константинополе, Вене и Лондоне, где он находился в качестве посла, имел возможность наблюдать за ним как дипломатом и все больше проникался к нему уважением.

В отличие от Таке Ионеску, беседа с Мишу – это наслаждение! Если монологи Ионеску подобны сверкающему, ослепительному фейерверку, то речи моего друга Мишу – это спокойная мудрость ученого. Я никогда не забуду часы, проведенные с этим красивым одухотворенным человеком в глубоких, содержательных разговорах, особенно о Болгарии, которую он прекрасно знает. Именно такие люди, если их станет больше, преобразят Румынию.

В 1913 и 1914 годах наши разговоры естественным образом вертелись вокруг обеих балканских войн. Подытоживая успехи Румынии, Мишу заметил, что могущественной державе не трудно вести успешную политику; для малых же государств это сегодня стало чертовски тяжело. Любопытно было бы узнать, придерживается ли господин Мишу до сих пор (1919) того же мнения.

79. Политическая напряженность

В результате политической напряженности, вызванной двумя балканскими войнами между двумя европейскими лагерями, настроение в Лондоне было мрачным. Визиты царской четы в Констанцу и английского короля в Париж496 не предвещали ничего хорошего. Разные голоса в прессе, открыто выражаемые мнения в клубах, всеобщая враждебность в отношении нашей страны и нагнетание антигерманской истерии вселяли тревогу.

В городе я не раз слышал своеобразные высказывания о якобы имеющемся превосходстве русско-французской военной мощи над австро-германской. Популярным было также утверждение, что Франция теперь уже не та, что в 1870 году; теперь численность ее армии уже почти соответствует численности немецкой армии. Не говоря уже о России с ее многомиллионными массами! Поэтому немцам было бы глупо и смешно рассчитывать на то, что в случае серьезного военного конфликта они смогут устоять перед натиском этих двух союзников.

Одним словом, мотив дорожного катка уже тогда прочно поселился в умах англичан.

80. Московский муниципальный заем в Лондоне

Если мне не изменяет память, я уже в мае, во всяком случае, не позже июня 1914 года снова оказался в Лондоне, где мне надлежало заключить договор о втором займе для города Москвы497. На этот раз из‐за невыгодного курса московская городская администрация сначала взяла лишь небольшой заем в форме казначейского векселя, который должен был быть оплачен в Лондоне 15 июля 1914 года. После заключения этой сделки я вернулся в Петербург, собираясь провести там некоторое время, как вдруг, к своей досаде, получил известие из Москвы, что городской голова, Виктор Диодорович Брянский498, намерен 13 июля прибыть в Лондон, чтобы лично получить сумму займа. Разумеется, это был для него всего лишь прекрасный повод совершить заграничное путешествие с супругой за счет городской казны. Я не мог допустить, чтобы Брянский в Лондоне попал в лапы наших конкурентов, и мне не оставалось ничего другого, как пуститься в обратный путь по морю – через Финляндию, Швецию и Ютландию, – проклиная жару и тех, кто лишил меня заслуженного отдыха.

Брянскому с его жаждой путешествий за казенный счет я обязан тем, что не был интернирован в России после начала войны.

15 июля состоялась выплата суммы займа. Председателем правления банка «Лондон Сити энд Мидленд Банк Лтд.»499, выплатившего заем, был сэр Эдвард Холден500, человек, пользовавшийся у британского правительства как советник по финансовым вопросам еще большим доверием, чем, например, господин фон Гвиннер501 у германского правительства. Факт выплаты, как мне кажется, имеет определенное значение для оценки политических воззрений, преобладавших в английском правительстве в середине июля 1914 года: сэр Эдвард ни за что не допустил бы выплаты займа за границу, если бы английское правительство в тот момент ожидало начала войны в Европе.

81. Перед началом войны

Потому что убийство в Сараево, без сомнения, создало новую угрозу войны. Я отказывался верить, что найдется государственный деятель502 503, способный взять на себя такую чудовищную ответственность – развязать войну, которая ввиду многолетних форсированных военных приготовлений неизбежно приведет к невообразимым страданиям миллионов людей и станет преступлением против человечности. Еще 20 июля, прибыв на остров Уайт, чтобы навестить дочь Хильду504, я не верил в возможность приближавшейся катастрофы. Уезжая оттуда и написав сыну Роберту505 в Ливерпуль, чтобы он в случае объявления мобилизации в Германии забрал сестру из пансиона на острове и перевез ее в Дрезден, я полагал, что этого будет достаточно.

Под влиянием полученных в Лондоне впечатлений и вопреки своей прежней уверенности, что если дело дойдет до военного конфликта, то Англия вступит в войну на стороне нашего врага, я начал верить в то, что этот конфликт ограничится континентом.