Сын - Филипп Майер

— Этого съел.

— Что ж, я рада.

Я ничего не ответил, и она продолжала:

— Тебе правда лучше сесть. Я вижу, ты курил сигары Роя, они ужасно крепкие.

При упоминании сигар я аж позеленел. И подумал все-таки задержаться на несколько минут. Если явится судья, я прикончу его и вернусь к индейцам.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

— Это мой дом.

— Я хотел сказать, в Бастропе.

— Судья вел дела с моим первым мужем.

— А он что, смотал удочки?

— Он подхватил лихорадку в Индианоле. А здесь чудовищная жара. И насекомые.

— В Индианоле они пострашнее. Как и все остальное.

— Тебе, наверное, приходится с головы до ног обмазываться грязью, чтобы не кусали.

Что-то в ее глазах заставило меня подойти и сесть на диван. Она присела рядом.

— Ты собираешься вызвать шерифа?

— Вот как раз размышляю об этом. А ты не собираешься снять с меня скальп?

— Вот как раз размышляю об этом.

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцать. — На самом деле мне было шестнадцать, но благодаря солнцу что такое прыщи я не знал.

— С тобой дурно обращались?

— Шериф?

Она решила, что это шутка.

— Команчи, разумеется.

— Они усыновили меня.

— Но ты был там вроде раба?

— Я был таким же, как все. Равным членом племени.

— Как интересно.

— Моя семья команчей умерла, — признался я. — Поэтому я вернулся.

Она смотрела на меня, как мать, очень добрая женщина, правда. Но пока мы не зашли чересчур далеко по пути добродетели и милосердия, я сказал:

— Я собираюсь выпить портвейна из запасов судьи, а потом увести одного из его скакунов. Выпьешь со мной?

— Я могла бы выпить с тобой, — медленно проговорила она, задумчиво наморщив нос. — Но может, ты сначала примешь ванну?

— Ты пустишь меня к себе?

Она сделала удивленные глаза, но вообще-то нисколько не удивилась, я точно знал.

Тридцать пять

Джинни Маккаллоу

Сначала донесся звук, и только потом над деревьями показался он, неуклюжий и тяжеловесный; и никто уже не хотел на это глазеть, все предпочитали, чтобы их не отвлекали от работы. Шериф со своими людьми отошли в сторонку, и вертолет опустился прямо в грязь у шпинатного поля Холлис Фрезер.

Высокий длинноносый мужчина вылез из летающей машины. Дождавшись, пока вокруг соберется толпа, взгромоздился на деревянную трибуну и заговорил. Его помощники раздавали персики из Хилл-Кантри. Этот тип утверждал, что Коук Стивенсон отдал штат крупным ранчеро и северным дельцам и ничего не оставил рабочим. Джинни, пожалуй, оробела бы выступать перед четырьмя сотнями незнакомых людей, а вот он — ничего, ему даже нравится. Направил мегафон на группу людей, державшихся в сторонке, попросил их подойти ближе и выслушать. У него было прозвище Говно Джонсон.

Глядя, как он размахивает руками, разглагольствуя, Джинни поняла, что Финеас прав. С Коуком Стивенсоном она знакома, приятный мужчина, которого не слишком интересует ваше мнение, у него свои моральные ориентиры. Благодетель, образец для подражания, прекрасно, если ваши дети вырастут похожими на него. А этот тип, что сейчас разливается лживым соловьем, явно наслаждается тем, что все на него смотрят, и в душе его нет места иным радостям. Не было ни одного нефтепромышленника во всем штате, кто бы не поддержал его.

— У меня есть кое-что для будущего сенатора, — сказала она помощнику, надеясь, что тот оценит ее лесть.

Не оценил. Глядя поверх ее головы, равнодушно процедил:

— Можете передать это мне.

Этот северянин жутко потел в своем черном костюме, а еще у него дурацкие пластиковые очки; человек, которого никто никогда не любил, и он начал к этому привыкать. По ее представлениям, именно так выглядят люди, работающие в Вашингтоне.

Мужчина принял конверт, а она думала про его босса и про Коука Стивенсона, а потом вспомнила, что сказал Финеас, прежде чем она выписала чеки. Для большинства людей проблема в том, что они дают недостаточно. Они хотят быть послами, но как только дело доходит до денег, думают, что сто баксов — это куча денег, и удивляются, что не получают отклика. В ее конверте лежали четыре чека на пять тысяч долларов каждый. Один от нее лично, один — от их юриста Милтона Брайса, один — от их управляющего Салливана, последний — от вакеро по имени Родригес. Салливан и Родригес вместе зарабатывали меньше пяти тысяч в год; она положила деньги на их счета накануне. На любой из чеков можно было купить новенький «кадиллак», и помощник внимательно изучил каждый, дабы убедиться, что заполнены они правильно. Затем отвел ее в сторону, шепнул что-то своему боссу.

Джонсон просиял; какой непосредственный тип. Он отпихнул локтем одного, другого, толпа расступилась; большие уши, большой нос, густые брови — он возвышался над всеми.

— Вы, должно быть, племянница Финеаса. — Улыбка не сходила с его лица с момента приземления.

— Да, — коротко ответила она.

— Он часто говорил о вас, рад познакомиться. Передайте ему, что я вспоминаю наши совместные рыбалки.

— Да, сэр.

Кто-то ухватил его за рукав.

— Работа, — усмехнулся он. — Но мы еще увидимся, дорогуша.

Когда конгрессмен уселся в вертолет, помощник разыскал ее и сообщил:

— Поскольку вы тут у себя дома, в следующий раз несите наличными. Гонка предстоит нешуточная, нам понадобится любая поддержка. — И протянул ей персик.

Возвращаясь к машине, она внимательно рассмотрела фрукт. Мелкий, помятый, годится разве что свиньям на корм; десятки таких же разбросаны в пыли вокруг.

Когда это было? Сорок седьмой или восьмой, точно уже не вспомнить. Сказать, что его избрали, не совсем правильно. Но, по крайней мере, урна 13 обнаружилась в Округе Джим-Уэллс, а не Уэбб и не Диммит[112]. Эти годы слились в одно сплошное пятно. На ранчо появилось достаточно скважин, чтобы обеспечить приток капитала, после чего там решили прекратить бурение. Они с Хэнком купили дом в Хьюстоне. Сняли маленький офис. Потом офис побольше. Потом купили дом попросторнее. При тогдашних темпах роста экономики невозможно было потерять деньги, чем бы вы ни занимались.

Она думала, что за три года они с Хэнком привыкнут друг к другу, установится скучноватый, но стабильный ритм, жизнь покатится по хорошо наезженной колее. Ничего подобного. Мир менялся слишком быстро, бизнес рос пяти, если не десятикратно ежегодно, и это был ее бизнес в той же мере, что и Хэнка. Своим способностям она не удивлялась, она с детства принимала их как данность, но его таланты, казалось, не имели границ — она даже начала подозревать, что Хэнк в чем-то превосходит ее. Мысль приносила облегчение и беспокойство одновременно. Она никогда и вообразить не могла, что сможет вести нормальную жизнь, находясь под чьим-то покровительством, и не слишком тревожиться из-за этого.

Большинство знакомых мужчин были глупцами вроде ее отца и братьев, ими руководило упрямое невежество, которое они по недоразумению принимали за гордость. Невежество определяло каждый миг их существования, и вплоть до настоящего времени она не сомневалась, что мыслит яснее, честнее любого из мужчин, за исключением Полковника и, возможно, Финеаса. А вот теперь появился еще Хэнк.

Он, конечно, не был идеален. Нетерпим в отношении того, что считал глупостью, даже если остальные полагали это важным. В нем была какая-то северная холодность. Взять хоть историю с той ужасной писательницей из Нью-Йорка. Джинни не хотела встречаться с ней наедине, но Хэнк очень предусмотрительно сбежал из города, а Джинни опрометчиво согласилась принять писательницу на ранчо, в восьми часах езды от Хьюстона, — у них тогда не было личного самолета, — вместо того чтобы настоять на интервью в офисе. Тетка писала грандиозный роман о Техасе. Она уже встречалась с Клебергами, Рейнолдсами и только что побывала на открытии отеля Гленна МакКарти. Эта дама получила Пулитцеровскую премию; казалось, с ней полезно завязать знакомство.

Подали ранний ужин. Джинни распорядилась поставить лучший сервиз и столовое серебро. Дама явно ценила подобные вещи, она жадно всматривалась в обстановку, как бедный родственник, готовящийся вступить в права наследства. Долговязая и неуклюжая, как подросток, а на голове будто птичка соорудила гнездо из седых кудряшек. И, как у многих северян, ее самоуверенность не вязалась с внешностью.

— Вы дитя-миллионер.

— Мне двадцать два.

— Но деньги вы получили, когда были дитя.

— Верно. Но я никогда не думала, что это имеет какое-то значение.

— О, ну как же, — удивилась писательница, — конечно же, имеет. — И добавила: — Как это по-техасски.

Прозвучало совсем не похоже на комплимент.

— Вам не одиноко здесь?

— Я замужем, — ответила Джинни. — И большинство из нас теперь не живет на своей земле. Теперь все мы горожане.