Сын - Филипп Майер

— Вам достались все наши земли или поделили с Рейнолдсами и Мидкиффами?

— Только нам. И нескольким фермерам с Севера. — Это и правда и ложь одновременно, и я пожалел, что сказал.

— Полагаю, за неуплату налогов.

— У твоего отца вроде бы были большие долги.

— Это неправда.

Я безучастно смотрел в окно.

— Во мне столько ненависти, — выдохнула она, — что иногда не понимаю, как я вообще до сих пор жива.

1 июля 1917 года

Мария Гарсия живет у нас десять дней. Консуэла докладывает, что в мое отсутствие она бродит по дому или сидит на террасе, уставившись в ту сторону, где прежде располагались земли ее семьи, или играет на рояле, принадлежавшем моей матери. Когда же я возвращаюсь с пастбищ, она обычно играет — словно догадывается, что мне это приятно.

После ужина мы встречаемся в библиотеке. Нам нравятся одни и те же комнаты в этом огромном доме — библиотека, гостиная, западная часть террасы. Укромный уголок, откуда видно далеко и слышно, если кто-то приближается.

На вопрос о планах она ответила, что намерена продолжать есть, а когда утолит голод, подумает о следующих планах. Выглядит она гораздо лучше, набирает вес, одновременно молодея на глазах.

— Когда станет неловко, — сказала она, — я сразу же уйду.

Я не стал говорить, что вообще-то уже давно неловко, что отец требует, чтобы она убиралась.

— И куда ты пойдешь?

Она пожала плечами.

— А как сейчас живется в старой доброй Мексике? — Как будто не знал ответа, право.

— Хватают людей на улицах, или по пути из кино, или в таверне, говорят, ты бандит — сапатист, каррансист или виллист, в зависимости от того, кто хватает. Если возмущаешься или вдруг выясняется, что ты на другой стороне, убивают на месте.

— У тебя, наверное, остались университетские друзья?

— Это было пятнадцать лет назад. И почти все уехали, когда ситуация обострилась.

— В Мичиган? — Я тут же пожалел, что брякнул глупость.

— Это другого круга люди, — рассеянно бросила она, и я понял, что прощен.

Я смотрю на игру света в ее волосах, линию шеи, покрытой крошечными капельками пота. Странно, как я раньше не замечал, что у нее прекрасная кожа. Она расслабленно покачивает ногой под потоком прохладного воздуха от вентилятора, разглядывая шлепанцы, которые, наверное, нашла где-то в шкафу.

— Со мной все будет в порядке, — успокаивает она. — Тебе не о чем беспокоиться.

2 июля 1917 года

Сходил к отцу обсудить наши проблемы. Бурильщики извели весь уголь для своего оборудования, и наконец-то наступила спасительная тишина. Я уж и забыл, каково это.

Полковник сидел в тени на террасе своего дома, больше похожего на хакале. Ничего общего с парадной усадьбой, но зато стоит в дубовой рощице, рядом журчит ручей. И здесь градусов на десять прохладнее, чем в любом другом месте на ранчо. Старик по-прежнему спит ночами в беседке во дворе (хотя провел себе электричество и включает вентилятор), отказывается пользоваться туалетом в доме, предпочитая устраиваться на корточках в кустах. Так что вокруг его дома своеобразное минное поле.

— Жара, — ворчал он. — Надо было купить земли на Льяно.

В большом доме 110 градусов, в хакале — 100[111].

— Тогда пришлось бы разгребать снег.

— С семьей вечно проблемы. Возьми, к примеру, Гуднайта — делает что хочет; когда команчи ушли, взял да и переехал прямо в Пало-Дуро.

— У Чарлза Гуднайта есть семья. Жена как минимум. Молли зовут.

Удивленный взгляд.

— Надо же, он никогда о ней не рассказывал. — И сменил тему: — Скоро приедет парень по прозвищу Снежок. Негр, мой приятель с давних времен. Поживет у нас какое-то время.

Я решительно откашлялся.

— Насчет этой девушки, Гарсия.

— Она не такая красотка, как ее мать. Я бы так ей прямо и сказал.

— Она симпатичная.

— Пускай выметается поскорее.

— Она нездорова.

— Это не самое важное, Пит.

— Это важно.

— По поводу этой женщины важны три вещи. Первое — ее зять стрелял в твоего сына. Второе — при поддержке полудюжины вооруженных представителей закона мы отправились наказать виновных. К сожалению, обстоятельства сложились не слишком удачно.

— Довольно мягкая формулировка, чтобы не сказать резче.

Он сердито отмахнулся, как будто от моих слов дурно пахло.

— В итоге участок ее отца был выставлен на продажу за неуплату налогов, по закону штата Техас, что все равно рано или поздно произошло бы, живи они там или нет, — они не платили налоги.

Я возмущенно фыркнул.

— Все записано.

— Что лишь подтверждает ложь.

— Пит, я многое хотел бы сохранить: индейцев, бизонов, прерии, где на двадцать миль в округе ни одной изгороди. Но время идет, все меняется.

Как насчет твоей жены, мысленно спросил я, но вслух не решился.

— Дай ей денег и выстави за дверь. К выходным.

— Она уйдет только через мой труп.

Он открыл было рот, но не нашелся что сказать. Судя по цвету лица, ему было жарко.

— Слушай, не лезь в бутылку.

Но я уже уходил, сунув руки в карманы, потому что они сильно дрожали. И перестали трястись, только когда я вернулся к себе.

Позвонил Салли, может, она станет голосом разума. Мы не разговаривали уже месяц — она передает новости через Консуэлу. Салли удивилась, услышав мой голос. Говорит, не собирается возвращаться в МакКаллоу-Спрингс. Мол, это была величайшая ошибка в ее жизни. Поболтали про Чарли и Гленна, они еще на сборах. Сошлись на том, что мальчики едва ли успеют на эту войну. Чарли наверняка будет разочарован, но я не стал об этом упоминать.

Потом она вскользь бросила, что провела две недели в Беркширских горах в Массачусетсе «с приятелем». Спросила, слышал ли я об этом и не потому ли звоню. Нелепо и наивно интересоваться ее мнением по поводу Марии Гарсия; напрасно вообще позвонил ей, удивительное безрассудство. Но она подумала, что я раздосадован ее похождениями, и тут же взяла примирительный тон:

— Мне грустно здесь без тебя.

— Я работаю.

Пауза.

— Мы расстались?

— Не знаю.

— Но мы решили пожить отдельно друг от друга.

— Мне все равно, что ты делаешь, — твердо сказал я.

— Я просто спросила. Пытаюсь разобраться с нашим статусом.

— Делай что хочешь.

— Я понимаю, что тебе безразлично, Питер. Тебе нет дела ни до чего кроме себя и своих печалей. В этом и состоит смысл твоей жизни — убедиться, что ты самый несчастный человек на свете.

— Меня и раньше не интересовали твои дела. Не понимаю, почему сейчас я должен о них беспокоиться.

— А я не понимаю, почему до сих пор люблю тебя, но это факт. Хочу, чтобы ты это знал. Ты можешь вернуться в любой момент.

— Очень мило.

Пауза.

— Ну, — вздохнула она, — и как там дела с буровой?

Спустился узнать насчет ужина.

— Ваш отец не велел мне готовить для нее, — сообщила Консуэла.

Я равнодушно пожал плечами.

— Я сегодня приготовила для вас побольше.

Посоветоваться не с кем, даже с Консуэлой; знаю, что она ответит. Как и любой на ее месте. От Марии надо избавиться, это будет правильно. Ради ее собственного блага.

Десять минут поисков — и я обнаружил ее в библиотеке. Лучшее место в доме: почти все окна выходят на север, а между камней там кое-где проступает вода, поэтому вокруг зелено.

— Что случилось? — встревожилась она.

Я молчал.

— Я видела, как ты вышел из отцовского дома.

Неопределенный взмах рукой.

— Понятно. Консуэла тут намекала кое на что, я сложила два и два.

— У твоей семьи был счет в банке?

— Был, конечно. На то немногое, что смогла снять, я и жила.

— И больше ничего не осталось?

— Не беспокойся обо мне.

— Тогда он побеспокоится. — Я имел в виду Полковника.

— Из-за земли люди сходят с ума.

— Дело не в земле.

— В ней. Мой двоюродный дед был такой же. Люди для него были всего лишь помехой, вроде засухи или упрямой скотины, которую надо заставить идти в нужном направлении. Если кто-то вставал у него на пути, он не раздумывая мог вырвать сердце. Если бы его сыновья остались в живых… — Она помедлила. — Мы ведь не здешние, отец уже третий год учился в университете, когда его дядя умер. Но… — пожала она плечами, — отец был романтиком.

— Он был хорошим человеком.

— Тщеславным. Ему нравилось быть идальго, вечно твердил, как нам посчастливилось жить на этой земле. А никаких «мы» на самом деле не было, только его личная страсть. Никак не хотел признавать, что в один прекрасный день соседи расправятся с ним, и не позволял нам уехать, несмотря на опасность, о которой мы всегда помнили. — Помолчав, она продолжила: — Ты ведь тоже не отсюда. И всегда осознавал это, но почему-то сейчас ты здесь.