Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Аввакум был в Енисейске, когда его догнал приказ из Москвы от 20 августа 1655 г.; он был причислен к этой экспедиции. Чтобы этот приказ мог наверняка достичь Аввакума, в тот же день по Якутской дороге[930] были посланы аналогичные приказы в Тобольск и Илимск. С начала 1656 года и до своего отъезда Аввакум оставался в Енисейске в ведении воеводы Пашкова, но мы ничего не знаем об этом периоде, длившемся от шести до семи месяцев.

Оставалось ли еще в силе запрещение, наложенное на Аввакума? Приказ из Москвы не снимал его, но и не упоминал о нем. С другой стороны, причисление к этой многочисленной экспедиции, отправлявшейся в отдаленную местность, священника, лишенного права выполнять свою должность, было бы абсурдом и насмешкой; и в действительности, письмо из Сибирского приказа архиепископу Симеону предписывало ему направить из Тобольска для построения церкви в Даурии три антиминса, одного священника из черного духовенства, одного дьякона из белого духовенства, а с Лены протопопа Аввакума. Сам архиепископ написал в 1657 г., что по приказу царя Аввакум был послан в дополнение к иеромонаху и дьякону с Пашковым и что эти три священнослужителя получили одинаковые прогонные деньгами и натурой[931]. Монах не имел права, в силу канонических правил, выполнять некоторые обряды, что делало необходимым присутствие в походе священника из белого духовенства: например, монах не имел права исповедовать женщин и благословлять брак[932], Аввакум и должен был быть священником, могущим исполнять соответствующие требы. В Москве его желали отослать подальше, его охотно подвергали лишениям и опасностям, ему не возвращали прав протопопа, но в силу самого его назначения его считали восстановленным в своих обязанностях. Однако такое состояние делало его положение двусмысленным, делало его беззащитным в случае нападок на него. Для Сибирского приказа, для Симеона, для войсковых частей он был полноправным священником экспедиции, но Пашков знал, что при малейшей провинности Аввакума он мог с ним обращаться как с запрещенным священником.

Приготовления к Даурской экспедиции протекали медленно. А намечалась она уже в течение многих лет. Даурская кампания была популярна в Москве, в особенности с момента получения восторженного донесения знаменитого Хабарова и его ближайшего сотрудника, якутского воеводы Францбекова. То была сказочная страна, лежавшая далеко за Байкалом, по которой протекала река Шилка[933]. Тут жили не какие-нибудь жалкие племена, но отнюдь не дикий народ, сплоченный в одно целое и подчиненный определенным повелителям, тут были крепости; население занималось хлебопашеством и платило дань богдыхану. Там было изобилие соболей, которых становилось все меньше в Западной Сибири, и там была рыба, похожая на волжскую, а также драгоценные металлы и ценные ткани. В особенности же соблазняло политиков из Сибирского приказа проникнуть через Даурию в страны еще более таинственные, хотя и известные, как богатые и могущественные, как Империя Великого богдыхана – Северный Китай и «Империя Никана», очевидно «Ниппон», точное местонахождение которой было неизвестно. В то время Даурия была плодородной областью: сделавшись русской колонией, она снабжала бы зерном сторожевые посты Восточной Сибири[934]. Было решено послать в эту обетованную землю большую экспедицию из 2000 человек, а затем и из 3000 под предводительством Лобанова-Ростовского, воеводы тобольского[935]. 13 мая 1652 г. Афанасий Пашков, енисейский воевода, получил приказ изготовить необходимое количество дощаников. Ровно через год 200 дощаников были готовы. Благодаря энергии и изворотливости воеводы и его сына Еремея они «ничего не стоили казне»[936]. Однако, может быть, по совету Дмитрия Зиновьева и Хабарова, прибывших в Москву 12 декабря 1654 года с более точными сведениями относительно Амурской области[937], и в особенности из-за моровой язвы и войны с Польшей большая экспедиция была отменена. Ее заменили другой, менее внушительной, но все же важной, состоящей из 300 человек, под командованием Пашкова, который тогда же был освобожден от занимаемого им поста в Енисейске. Его преемник, Иван Акинфов, вступил в исполнение своих обязанностей 18 августа 1655 г.[938]; он, очевидно, и дал очень подробные инструкции для планируемой экспедиции. Эти инструкции содержали информацию относительно страны и маршрута: указаны были также цель экспедиции, характер сведений, которые нужно было получить, обложение ясаком, учреждение постов, сельскохозяйственное освоение новых земель, как установить отношения с Китаем и Никаном; как надо было говорить с туземцами – даурами, дучерами и гиляками; предложены были также прекрасные советы относительно сдержанности в поведении, справедливости, мягкости по отношению как к войску, так и к жителям[939].

Эти советы не были излишними в отношении человека пашковского склада. Сделавшись активным участником политической жизни в самый разгар Смутного времени, он сначала был свидетелем вокруг себя только грубости, жестокосердия, беспринципности. Отец его, Истома, был тульским мелкопоместным дворянчиком, который последовательно служил первому Лжедмитрию, затем царю Василию Шуйскому и, под конец, второму Лжедмитрию. Сражался он всегда чрезвычайно храбро. Не все ли ему было равно, кто был его повелитель! Таким образом он достиг чина сотника; осенью 1606 г. с отрядом Болотникова он принимал участие в набеге на Москву. И вдруг, 2 декабря с пятьюстами своих людей он предал своих союзников и сдался Шуйскому[940].

Его сын Афанасий впервые отличился при защите Москвы против Владислава в 1618 г. и за это был награжден пожалованным ему городком близ Коломны[941], но это его не устраивало. Унаследовав от своего отца вздорный и любящий приключения характер, он стремился к дальним, трудным поручениям. В конце 1644 г. он был послан воеводой в Кевролу и на Мезень, на Дальнем Севере[942]. Именно тогда, после того, как сын его был чудесно исцелен от опасной лихорадки св. отроком Артемием Веркольским, он построил на Пинеге церковь и скит в честь этого Артемия[943].

С начала 1650 г. мы находим его воеводой в Енисейске[944]. Вместо того, чтобы через два года быть освобожденным от своего поста, как это полагалось по закону, он продолжает оставаться на своем чрезвычайно трудном посту до приезда Аввакума, и покинул его, лишь чтобы отправиться на завоевание Даурии. Неукротимая энергия при выполнении приказов, строгая экономия казенных денег и, вместе с тем, ум, полный инициативы, склонный к смелым предприятиям, – таковы были качества, за которые правительство всегда его уважало. Что его, при всем том, обвиняли в самоуправстве, в диких жестокостях, вымогательствах, в грязных делах с таможенными служащими или с кабатчиками, в распущенности нрава, в неуважении к духовенству – все это было неважно. Эти погрешности были обычны в Сибири, а тем более в Енисейске[945] – городе новом и отдаленном. Сейчас мы можем прочесть в документах Сибирского приказа длинный перечень преступлений, которые инкриминировались Пашкову, причем малейшее из них уже должно было навлечь на него нещадное наказание кнутом. Его распри с Акинфовым просто непередаваемы![946] Но ведь он восстановил стены Енисейска, построил 4 церкви, 200 домов, и все это в порядке повинности, налагаемой на жителей, так что казне это не стоило ни гроша[947]. Он хвалился, говоря, что он увеличил на 30 000 рублей государственный доход. Он заставил своих отважных товарищей по оружию, Василия Колесникова, Никифора Кольцова, Петра Бекетова, разведать вожделенные земли Забайкалья, пути к ним, построил два новых форта на Ангаре, заставил вновь покоренные племена платить ясак, устроил на жительство 120 семейств поселенцев[948].

Пашков был одной из московских разновидностей конкистадоров XVII века; то был человек, не знавший укоров совести, жадный до наживы, грубый, суеверный, но преданный своему делу с упорством, не щадивший ни себя, ни своих подчиненных. Покорение северной половины Азиатского материка было, на самом деле, не меньшим подвигом, чем покорение американских земель. В лице Аввакума этот Кортес должен был столкнуться с русским Арно, в меньшей степени богословом, но таким же непреклонным и совершенно безразличным к покорению Даурии и успешному ходу экспедиции, озабоченным единственно только спасением душ и полным жалости к немощной человеческой плоти, постоянно выступавшим против несправедливости, жестокостей, безбожия. В лице Аввакума Пашков столкнулся с воплощенным протестом церкви и христианской совести против аморальности. Столкновение должно было быть фатальным. Оно и не преминуло свершиться.