Закон проклятого - Дмитрий Силлов

– Да уж, неплохо бы, – Андрей выпустил из рук картонные уши, и ящик, недовольно звякнув стеклянным содержимым, плюхнулся на пол.

«Оглоед» подхватил его и направился к двери.

– Слышь, Андрюх, – обернулся он на пороге, – ты новость слышал? Дело Писарева тебе передают.

– Как мне? Кто распорядился?

– А то ты не знаешь, кто тут у нас распоряжается? Вчера, как ты уехал на дознание, Дед и объявил. Мол, дело первостепенной важности, а Макаренко только что раскрыл два древних «висяка» – ему и карты в руки. Трошичева мы вчера на пенсию проводили, так что его дело – тебе.

– Твою мать!

Андрей с размаху сел на стул, жалобно скрипнувший под его ста с лишним килограммами неслабо прокачанных мышц.

– Умеешь ты, Вася, с утра порадовать. Я им что, козёл отпущения? Мне своих «висяков» мало? Дело Писарева… Это ж полная безнадёга!

– Дед его лично на контроль взял, сечёшь? Да уж… Но ты не тушуйся, Педагог, это жизнь. Кому сейчас легко, – философски заметил напоследок «оглоед», выходя из кабинета и осторожно, как бесценную китайскую вазу, неся перед собой позвякивающий ящик.

…«Дело Писарева» было не просто безнадёжным. Такого ещё не было за всю историю существования уголовного розыска. В один день как в воду канули следователь, потерпевший, свидетели и все следственные материалы. Криминал был налицо, но граждане, которые могли быть заинтересованы в подобном исчезновении, уже и так сидели за крепкими стенами СИЗО, и особо крутых друзей, способных провернуть подобное, у них на воле явно не было. В общем, до сих пор следствие не располагало ни малейшей зацепкой по этому делу.

И – странное дело – на следующий же день после загадочных исчезновений одновременно, как по мановению волшебной палочки, вся жёлтая и частично не желтая пресса Москвы опубликовала серию статей о произволе правоохранительных органов, содержащих под стражей ни в чём не повинных людей.

Да ладно бы только Москвы, пережили б уж как-нибудь, не впервой. Но и немецкая «Нойе цайтунг», и американская «Балтимор телеграф», и даже японская «Осака цусин» (ядрит их за ногу, откуда только узкоглазые-то пронюхали?) почти слово в слово повторили материалы наших желтых изданий.

Дело попахивало международным скандалом. Подонков выпустили в срочном порядке. Да и что было делать? Нет трупов и доказательств – нет преступления. Но на следующий день соседка одного из выпущенных на волю парней заметила, что дверь в его квартиру приоткрыта. Зашла… И тут же потеряла сознание. Андрей в который раз уже перечитывал описание места происшествия, заключения экспертиз, протоколы опроса соседей – и в который раз поражался, на какую же всё-таки звериную жестокость способен человек.

«…Высокий уровень серотонина и выраженное повышение уровня свободного гистамина в многочисленных отверстиях неровной формы на теле свидетельствуют о том, что потерпевший был жив после их нанесения по крайней мере в течение пятнадцати минут… Направление и скорость растекания пятен крови на правой стене комнаты указывают на артериальный фонтан. Уже с разорванной шеей потерпевший пытался оказать сопротивление… В одном из отверстий на теле обнаружен неустановленный объект, схожий по форме с фрагментом ногтевой пластины. Лабораторный анализ показал, что данный объект не может принадлежать человеку или животному…»

И фотографии. До неузнаваемости изуродованный труп здоровенного парня, буквально только что освобожденного из СИЗО. Убогая съемная квартирка. Повсюду бурые пятна засохшей крови – на полу, на стенах, на мебели, даже на потолке! Какую же надо иметь силищу, чтобы пытать такого бугая, даже не связав его предварительно! Ну насчет ногтя – чёрт его знает, может, ошиблась лаборатория. А может, и не ошиблась… Да, вовремя Трошичев отказался от этого дела и ушёл на пенсию.

Зазвонил телефон внутренней связи, и Андрей поднял трубку.

– Макаренко?

– Так точно, товарищ полковник.

«И чего это Деду с утра пораньше приспичило?»

– Убит второй подозреваемый по делу Писарева. Займитесь, пожалуйста, этим немедленно…

Следователь положил телефонную трубку, вытащил сигарету и щёлкнул зажигалкой. Проклятое «дело» преподносило одну загадку за другой, не давая ни малейшей зацепки для их разрешения. Наверняка все будет как и в первом случае. Приедешь – и ни тебе отпечатков, ни орудия убийства, ни свидетелей происшествия… Ни хрена хорошего, одним словом.

Взгляд Макаренко упал на фотографию, спрятанную под прозрачный плексиглас стола. С выцветшего от времени снимка улыбались двое парней в форме. Позади них взметнулся ввысь горный хребет. Андрей вздохнул. Страшное было время. Страшное, но в то же время понятное. Убивай, или убьют тебя. Простая философия. И люди – или свой, или враг. Третьего не дано. А здесь…

Здесь всё по-другому. Здесь вроде бы и не было явных врагов. Но не было и друзей. Здесь каждый был сам за себя, и всем было глубоко наплевать, сколько крови, нервов и убитых товарищей оставил ты за чертой, разделяющей государства. Теперь родине уже не требовались герои. Ей были нужны мускулы.

И куда было податься в условиях рыночной экономики бывшему мастеру спорта по дзюдо, кандидату в мастера спорта по боксу, профессиональному убийце, прошедшему все ужасы локальной войны? Правильно, в охрану. Или в менты.

Но охранять толстопузых барыг, поигрывая борцовскими плечами перед дверью офиса и бегая хозяину за сигаретами, было противно. Влиятельных друзей у Андрея не было, никому он со своими навыками оказался дома не нужен. И он пошел в милицию.

Учился заочно на юрфаке, работал, как говорится, «на земле». Арестовывал. Иногда бил. Иногда стрелял. Но никак не мог отделаться от чувства, что бьет он не всегда за дело и часто стреляет совсем не во врагов. Он прекрасно понимал, что и тут тоже – не ты – так тебя, что здесь, в общем, идёт своя необъявленная война. Но проклятое чувство не хотело внимать голосу разума…

Его недолюбливали коллеги за тягу к спорту и одиночеству. Начальство тоже относилось подозрительно, мол, чёрт его знает, что можно ожидать от этого специалиста по межнациональным конфликтам. Словом, не вписался парень в коллектив. Да это ему было и не нужно. Он работал, получал смешные деньги, которых еле-еле хватало на еду и оплату тренировок. А остальное – гори оно всё синим пламенем.

Когда он стал следователем, на него начали спихивать абсолютно безнадёжные дела. И он брался за них со свойственной ему бульдожьей хваткой. И нередко доводил до конца то, что было не под силу его коллегам. За ним помимо «официального» прозвища Педагог, которому он был обязан своей громкой фамилией и к которому привык ещё со школы, постепенно закрепилась кличка Висяков – которой, между прочим, его пока ещё никто не рискнул назвать в глаза. Он знал о своем втором прозвище. И ему было глубоко наплевать, о чём шепчутся у него за спиной.