Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

– Ох, Игнат, пытливая у тебя душа! Всяко говорят, а толком-то никто и не помнит, – отозвался купец, думая о предстоящей встрече.

– А ты-то помнишь, барин. Расскажи, – не унимался Игнат.

– Да сам-то что я могу помнить, – отнекивался Потапов, – люди говорят. А говорят, что лет сто пятьдесят назад земли эти свободны были от всякого люду да поселений разных. Только калмыки-кочевники приходили иногда в Болдинскую степь. Говорят, что в те времена поселился в одном из калмыцких улусов, поселений по-нашему, митрополит астраханский Сампсон. А поселился он там потому, что бежал от бунтовщиков, которые учинили в Астрахани страшный бунт. Приглянулся ему в этих диких необжитых местах остров. Вот и решил митрополит на этом острову обитель основать. Построил две церкви. Одну – в честь Явления Воскресшего Спасителя апостолам. Вот по ее-то имени и назвали пустынь Воскресенскою, что на Облондинском острову. А селение, которое выросло близ монастыря, – Воскресенской слободой.

– А что же это за остров-то такой, Облондинский? – все любопытничал Игнат. – Я о таком что-то никогда и не слыхал.

– Ты же, Игнат, не рыбак, может, потому и не слышал. Хотя должен бы знать, – продолжал рассказ Потапов. – В былые времена на Болдинских рыбных промыслах заготавливали впрок облу, или воблу, как мы теперь называем эту рыбку. Сам знаешь, дешевая она, всем доступная, да и много ее всегда в наших местах было. В свое время ее сотнями тысяч здесь коптили, сушили, вялили. Вот и стали называть остров по названию рыбки Облондинским.

– А монастырь что же?

– Монастырь-то… Видно, неудачное место выбрал Сампсон. Года не проходило, чтобы обитель не затапливали вешние воды. Каждый год полая вода берега подмывала. Предлагали укрепить берега, засадить их деревьями. Все напрасно. Но, несмотря ни на что, монастырь простоял на этих землях более века. Но потом все же решили перенести Воскресенский монастырь в Покровскую обитель. Время прошло, и слободчане забыли о монастыре, будто его и не было. А слободу стали называть просто – Селением.

За разговорами путники не заметили, как лодка, послушная сильным рукам Игната, подвезла их прямо к стенам гостиницы.

В гостиничном номере Федора Ермолаевича уже ждал тверской купец Савватий Денисов. Давно знал его Потапов. Вместе лесом промышляли. Денисов по реке до Астрахани бревна сплавлял. А здесь уж Потапов укладывал их да продавал всякому по надобности. Налажено дело было. Друг друга не обижали. Если какие-то закавыки и случались, решали дела полюбовно.

Потапов постучал в дверь гостиничного номера.

– Входи, Федор Ермолаевич. – Из-за тяжелой двери услышал он голос коммерсанта.

Потапов вошел в просторную светлую комнату. Два больших окна, смотрящих на Волгу, украшали тяжелые плюшевые занавеси. Слева от двери у стены под балдахином стояла широкая кровать красного дерева. Справа – дубовый стол и пара мягких кожаных кресел.

– Хорошо устроился, Савватий Ильич, прямо как дома, – протянул к рукопожатию ладонь Потапов.

– Да, в сутки три рубля за номер плачу. Недешево, прямо скажу. – Денисов в ответ пожал Потапову руку. – Да ты проходи, Федор Ермолаевич. Рад видеть тебя. Очень рад.

– Я тоже рад. Только что в номере-то сидеть! Может, в ресторан спустимся?

В просторном светлом зале ресторана «Славянский базар» играл граммофон. Купцы облюбовали столик у окна. Посетителей было мало. Потапов окликнул стоящего около барной стойки официанта в кипенно-белой атласной рубахе навыпуск и черной атласной жилетке поверх нее.

– Эй, любезный, принеси-ка нам осетринки!

За стопкой-другой русской водочки разговор лился легко, но каждый из купцов старался из этого разговора извлечь свою пользу.

– Да, разлилась нынче Волга, едва склады не смыло, – сетовал Потапов.

– Твой-то лес, Федор Ермолаевич, не смыло? – поинтересовался Денисов

– Как не смыло! Вода такая пошла, что не смогли бревна удержать. По Селению только на лодках и передвигаемся.

Давно не видала Болдинская степь таких наводнений. Вдоль берегов повсюду лежали мешки с песком. Когда песка не хватало, в ход шли мешки с мукой, лишь бы остановить большую воду. Но со стихией спорить, словно со своенравной бабой: все одно свое возьмет. Вот и налегали смирившиеся с крутонравьем волжских вод слободчане на весла. По-иному передвигаться по Селению было невозможно.

– Что-то ты в эту путину дорого за лес просишь, Савватий Ильич, – пытался умягчить напарника Потапов.

– Так ведь и мне налоги подняли, Федор Ермолаевич, – оправдывался Денисов, – за вырубку, за сплав. Ты меня тоже пойми.

– Да, дорого нынче жить стало, Савватий Ильич. Половодьем все смыло. Людям отстраиваться надо. В Селении в основном кузнецы да бондари живут. Народ-то небогатый. Не смогу я по такой цене лес продать. Ты уж уступи…

Так в спорах, проблемах и трудах праведных отсчитывало Селение годы жизни, вписывая свою биографию в биографию Болдинской степи.

Утро выдалось теплым и солнечным. На колокольне церкви во имя Казанской иконы Божьей Матери звонил колокол. Его голос разливался далеко окрест, приглашая жителей Казанской слободы и Селения на воскресную службу. Зиновия с Игнатом купили свечи и встали ближе к клиросу[74]. Несмотря на весеннюю прохладу, в церкви было очень душно. Последние годы в приходе Казанской церкви было всегда многолюдно, особенно по воскресным дням. Сюда приходили все: и люди зажиточные, и беднота, и нищие, и убогие. Перед Господом все равны.

Игнат повернул голову. Справа от него рядом с аналоем[75] стояла чета Потаповых. Анастасия Ильинична держала в руке зажженную свечу, полностью растворяясь в молитве. В последние годы она постарела, и белый кружевной платок еще больше подчеркивал обозначившиеся морщинки.

После долгого богослужения воздух в церкви наполнился запахом ладана и воска, еще больше усиливая ощущение духоты. Все закончилось только к полудню. На паперти Потапова окликнул купец Иван Губин:

– Здравствуй, Федор Ермолаевич, как дела?

– С божьей помощью, Иван Иваныч.

– Душно-то как в церкви, – посетовал Губин.

– И народу много, – продолжил его мысль Потапов.

– Мал Казанский приход для того, чтобы принимать две слободы. Свой