Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

При этих словах Скепсида усмехнулась.

— Сейчас для меня ничего не изменилось, — продолжала Йолта. — Не буду лгать и говорить, будто меня привели в общину достойные цели, которые ты упомянула.

— А я, пожалуй, могу, — заявила я.

Они с удивлением воззрились на меня. Будь у меня под рукой медное зеркало, я бы увидела такое же удивление и на собственном лице.

— Я пришла в таком же отчаянии, что и тетя, но обладаю всеми качествами, нужными для духовной работы. Я люблю тихую жизнь. И жажду одного: писать, учиться и хранить память о Софии живой.

Скепсида посмотрела на пухлый мешок у меня на плече, откуда торчали концы свитков. Чашу для заклинаний я прижимала к животу. У меня не было времени найти кусок ткани, чтобы завернуть ее, и она успела здорово испачкаться, потому что я ставила ее на землю в зарослях тростника, куда ходила облегчиться.

— Позволь взглянуть на твою чашу, — попросила Скепсида. До того она еще ни разу не обращалась ко мне напрямую.

Я подчинилась. Глава терапевтов поднесла к чаше лампу и прочла мои самые сокровенные мысли, после чего вернула сосуд мне, но прежде обтерла его краем туники.

— Твоя молитва доказывает, что ты говоришь правду. Она посмотрела на Йолту: — Старый друг, ты перечислила все грехи, свои и Аны, и ничего не утаила, а значит, будешь честна и в прочем. Как и прежде, твои помыслы мне известны. Я дам убежище вам обеим и лишь одну вещь попрошу у Аны взамен. — Она повернулась ко мне: — Ты напишешь гимн в честь Софии и споешь его нам на следующем праздновании.

Мне словно приказали забраться на вершину скалы, раскрыть крылья и полететь.

— Но я не умею сочинять гимны! — выпалила я.

— Тогда тебе повезло, ведь ты имеешь возможность научиться. К каждому празднованию кто-нибудь сочиняет новую песню, но в последнее время они стали слишком пресными и однообразными, что печалит меня. Мы будем рады новому автору.

Гимн. В честь Софии. И я должна буду исполнить его. Какой ужас. И какой восторг!

— Кто же меня научит?

— Ты сама. До следующего празднования есть еще сорок шесть дней, времени у тебя достаточно.

Сорок шесть дней. К этому времени меня здесь наверняка не будет.

XX

Первые две недели я жила будто опоенная настоем дурмана: часы уединения, молитв, чтения, письма, антифонного пения, уроки философии — раньше я могла лишь мечтать о таком. Теперь же, с головой окунувшись в эти занятия, я будто вознеслась над суетой. Мне снилось, что я плыву, гонимая ветром; снились лестницы, устремленные в облака. В своем монастерионе я просто сидела и смотрела перед собой невидящим взором, вонзив ногти в ладони, чтобы не утрачивать связи с реальностью. Йолта говорила, что это у меня от потрясения.

Вскоре Скепсида назначила мне послушание в хлеву, что быстро меня исцелило. Курицы, овцы и ослы. Навоз и моча. Рык и случка. Рой насекомых у корыта с водой. Взбитая копытами грязь. В какой-то момент я решила, что все это тоже свято, но оставила кощунственную мысль при себе.

Однажды, когда наступили первые холода, я тащилась вниз по склону с сосудом, чтобы набрать воды для скота в источнике у ворот. Летнее наводнение, время разлива Нила, завершилось. Холодный ветер с моря, расположенного по одну сторону цепи холмов, встречался с воздухом, поднимавшимся от озера, лежащего по другую сторону гряды, образуя небольшой смерч. На мне был потрепанный плащ из козьей шкуры, которым меня снабдили младшие терапевты. Плащ был огромен. Его полы тащились за мной по земле. По моим подсчетам, мы пробыли в общине пять с половиной недель. Я прикинула, какой сейчас месяц в Галилее, и решила, что, должно быть, хешван. Иисус еще не надел свою шерстяную накидку.

Муж постоянно присутствовал в моих мыслях. Просыпаясь, я представляла, как он встает с тюфяка; за завтраком вспоминала, как он неторопливо, особым движением, которого я ни у кого больше не видела, разламывает хлеб. А в те дни, когда Скепсида учила нас различать символы в священных книгах, я видела Иисуса на холме, где, по рассказам Лави, он проповедовал народам.

Спускаясь по дорожке, я миновала здание, где обычно проходило празднование сорок девятого дня. До торжества оставалось восемь суток. Я потратила многие часы, сочиняя песню, но ничего толкового у меня так и не вышло. Пойду и скажу Скепсиде, чтобы оставила надежду, решила я. Это не порадует наставницу, но вряд ли она меня прогонит.

По склону холма были раскиданы тридцать девять каменных хижин. Предполагалось, что члены общины будут жить каждый в своей, но в большинстве домов селились по двое. Мы с Йолтой занимали одну хижину на двоих, спали рядом на камышовых циновках. Скепсида предложила тете войти в число старших, но та отказалась, чтобы не лишать себя возможности работать в саду. Она часами пропадала в нашем крошечном дворе, сидя под одиноким тамариском.

Теперь, когда я снова обрела равновесие, мне нравилось, что не приходится делить монастериум ни с кем другим. У меня были деревянная подставка для письма и пюпитр, на котором можно было развернуть свиток. Скепсида снабдила меня папирусом и чернилами.

Добравшись до источника, я присела и наполнила сосуд водой. Мужские голоса, доносившиеся из сторожки, поначалу не привлекли моего внимания. Сюда часто приходили торговцы: женщины продавали муку, мальчишки — мешочки соли. Но потом я расслышала, как кто-то сказал:

— Беглянки здесь… да, я в этом уверен.

Я поставила сосуд на землю. Натянув потрепанную накидку на голову, я на четвереньках поползла к источнику звука, стараясь подобраться как можно ближе. Младшего терапевта, исполнявшего роль привратника, нигде не было видно. Зато я приметила одного из старших, который разговаривал с двумя мужчинами в коротких туниках и сандалиях, зашнурованных кожаными ремешками до самых колен. На поясе у них висели короткие мечи. Типичная экипировка еврейского ополчения.

— Мои люди встанут дозором на дороге на случай, если они соберутся бежать, — сказал тот, что повыше. — Я сообщу Харану. Если у тебя будут для нас новости, оставляй послания у сторожки.

Я не удивилась, что Харан нашел нас: странно лишь то, что этого не произошло раньше. Однако Йолта и Скепсида были убеждены, что он не посмеет нарушить неприкосновенность терапевтов, послав людей схватить нас.

— Иудеи Александрии ополчатся против него, — говорила Скепсида с уверенностью, которой я не разделяла.

Солдаты ушли, и я прижалась к земле, чтобы рассмотреть предателя, когда он будет проходить мимо меня, поднимаясь вверх по холму. Им оказался тощий сутулый Лукиан с глазами, похожими на изюмины. После Скепсиды он был самым влиятельным членом общины. Когда Лукиан скрылся из виду, я подняла сосуд с водой и бросилась в сад, чтобы предупредить Йолту.

— Этот змей Лукиан и раньше шпионил на Харана, — прошипела она. — Возраст не изменил его к лучшему. Слишком долго он постился и воздерживался.

Два дня спустя Скепсида и Йолта заглянули ко мне в хлев.

Я сгребала свежую траву, чтобы покормить ослов, но тут же отставила грабли. Скепсида не стала терять время на приветствия и сразу же показала мне пергамент.

— Сегодня я получила от Харана. Один из солдат, расставленных на дороге, принес его в сторожку.

— Тебе известно о солдатах? — изумилась я.

— Моя работа заключается в том, чтобы знать о любых происшествиях, которые могут потревожить наше уединение. Я плачу мальчишке, торгующему солью, чтобы он сообщал мне все новости.

— Прочти ей, — сказала Йолта Скепсиде.

Скепсида нахмурилась — она не привыкла, чтобы ей указывали, — однако подчинилась, отодвинула пергамент подальше от глаз, прищурилась и прочла:

— «Я, Харан бен-Филип Левит, верный покровитель терапевтов на протяжении двух десятков лет, пишу Скепсиде, досточтимой главе общины, и прошу ее передать под мое попечение моих сестру и племянницу, ныне находящихся под защитой терапевтов. Передав указанных женщин моим людям, стоящим лагерем неподалеку, терапевты продолжат пользоваться моей щедростью». — Она уронила руку, словно вес пергамента истощил ее силы. — Я отправила ему письмо с отказом. Община потеряет покровительство Харана: об этом он пишет достаточно ясно. Что ж, нас ждет чуть больше постов, вот и все.