Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

Я почувствовала ком в горле, улыбнулась и тем же жестом коснулась груди.

Диодора сидела совершенно неподвижно. Ее лицо обратилось в пепел сожженного нами в печи алфавита: по нему невозможно было прочесть ее мысли. Не представляю, что я чувствовала бы на ее месте. Если бы она обрушила на нас свой гнев и горе или отнеслась с недоверием, я бы не стала ее винить. Лучше так, чем это странное, непроницаемое спокойствие.

Йолта продолжила свое повествование, ничего не утаив от Диодоры. Она изложила подробности смерти Рувима и последовавших за этим событий: обвинения в убийстве и восьмилетнего изгнания к терапевтам.

— Совет старейшин постановил, — сказала она, — что, если я по какой-либо причине оставлю поселение терапевтов, меня приговорят к ста ударам палкой, изувечат и сошлют в Нубию.

Об этом я слышала впервые. Где находится эта Нубия? И как изувечат тетю? Я придвинулась поближе.

Когда Йолта закончила свою историю, Диодора спросила:

— Если все это правда и я твоя дочь, то где тогда была я? — Она говорила очень тихо, но лицо у нее пылало.

Йолта потянулась к ее руке, но Диодора резко отстранилась.

— Дитя, тебе не было и двух лет, когда меня сослали, — объяснила тетя. — Харан поклялся взять тебя в свой дом и вырастить. Я писала ему, спрашивала о тебе, но он ни разу не ответил.

Диодора нахмурилась и устремила взгляд к вершине колонны, увенчанной изваянием женской головы. Немного погодя она задала следующий вопрос:

— Если тебя изгнали к терапевтам, когда мне было два, и ты провела там восемь лет… значит, мне было десять, когда ты ушла от них. Почему ты не вернулась за мной? — Диодора беспокойно перебирала пальцами, словно что-то подсчитывая. — Где ты была последние шестнадцать лет?

Йолта замешкалась, пытаясь подобрать слова, и я ответила вместо нее:

— Она была в Галилее, со мной. Все не так просто: Йолта не обрела свободу, когда тебе исполнилось десять. Ее снова изгнали, на этот раз к брату в Сепфорис. Она надеялась увезти тебя с собой, но…

— Харан сообщил, что отдал тебя в приемную семью и не откроет твое местонахождение, — докончила Йолта. — Тогда я уехала, поскольку в то время считала, что у меня нет выбора. Я убедила себя, что у тебя есть новая любящая семья. О том, что Харан продал тебя жрецу, я и понятия не имела до тех пор, пока год назад не вернулась в Египет, чтобы найти тебя.

Диодора яростно затрясла головой:

— Мне говорили, что моим отцом был Хойак, пастух из деревни где-то на юге, и что он продал меня из-за бедности.

Йолта накрыла рукой руку Диодоры, но та снова ее отдернула.

— Тебя продал Харан. Ана видела купчую. Это он назвался бедным пастухом верблюдов по имени Хойак. Диодора, я не забывала тебя и тосковала каждый день. Я вернулась, чтобы найти тебя, хотя даже сейчас мой брат угрожает дать ход обвинениям в убийстве, выдвинутым против меня, если я буду тебя искать. Прости, что оставила тебя. Прости, что не вернулась раньше.

Диодора уронила голову на колени и заплакала, нам же оставалось только смотреть. Потом Йолта встала и склонилась над ней. Были это слезы печали или радости? Нашлась Хая или потерялась? Я не знала.

— Твой хозяин был добр к тебе? — спросила Йолта Диодору, когда та немного успокоилась.

— Да. Не знаю, любил ли он меня, но он ни разу не поднял на меня ни голос, ни руку. Когда он умер, я скорбела по нему.

Йолта закрыла глаза и чуть слышно вздохнула.

Я не собиралась ничего говорить, но мысли мои устремились к родителям и Сусанне, которую я потеряла, к Иисусу, моей семье в Назарете, к Иуде и Тавифе. Все они были так далеко. Смогу ли я когда-нибудь воссоединиться с ними?

— Будем сестрами, — предложила я. — Мы трое станем семьей.

Свет, проникающий в портик между колоннами, ложился на пол яркими полосами. Диодора покосилась на меня и ничего не сказала. Я поняла, что сболтнула глупость, зашла слишком далеко. В ту же минуту кто-то окликнул:

— Диодо-о-ора!.. Диодо-о-ора…

Она вскочила.

— Я позабыла о своих обязанностях! — Девушка вытерла лицо рукавом туники, и лицо ее посуровело.

— Не знаю, когда смогу тебя увидеть, — сказала Йолта. — Харан завтра возвращается из путешествия, а он запрещает нам покидать дом. Но мы найдем какой-нибудь способ.

— Не думаю, что вам стоит возвращаться, — сказала Диодора и ушла, оставив нас в портике родильного дома.

— Я люблю тебя, доченька! — крикнула Йолта ей вслед.

XVII

На следующий день я сидела в скриптории, слушая, как Лави читает «Илиаду», и никак не могла сосредоточиться. Мысли постоянно возвращались к Диодоре, к тем словам, что были сказаны в портике. Я снова и снова видела, как она уходит от нас.

— Что нам делать? — спросила я у Йолты, когда мы возвращались домой.

— Будем ждать, — ответила она.

Усилием воли я переключилась на Лави, который в этот самый миг запнулся на слове. Я собралась было подсказать, но он поднял ладонь, останавливая меня:

— Я вспомню. — Он думал целую минуту: — Корабль! — вскричал он, радостно улыбаясь.

Он был в приподнятом настроении, хоть и выказывал признаки некоторой нервозности. Рано утром прибыл нарочный с известием, что Лави получил место в библиотеке. Приступать к работе надо было уже в начале следующей недели.

— Я поклялся дочитать историю приключений Ахилла до поступления в библиотеку, — сказал он, опуская кодекс. — Мой греческий еще далек от совершенства.

— Не стоит из-за этого переживать. Ты читаешь вполне сносно. Но все же закончи стих: надо узнать, кто победит — Гектор или Ахилл.

Он распрямился, заметно обрадованный моей похвалой.

— Завтра я пойду к отцу Памфилы просить ее руки.

— Лави, я очень за тебя рада.

Теперь я видела, что друга беспокоили не только успехи в греческом.

— Когда будет свадьба?

— Здесь, в отличие от Галилеи, не приняты долгие помолвки. Как только брачный договор будет составлен и подписан при свидетелях, мы с Памфилой станем мужем и женой. Она дала мне немного собственных денег, и я купил в подарок тестю ушебти[25]. И я не буду просить приданого. Надеюсь, этого окажется достаточно, чтобы завтра же заключить договор.

Я подошла к столу Фаддея и взяла с него стопку папируса, самого дорогого и лучшего во всем Египте.

— Подари ему еще и папирус. Подходящий подарок от служащего великой библиотеки.

Лави замялся.

— Ты уверена? — с сомнением спросил он. — Никто не хватится?

— У Харана папируса больше, чем в Сепфорисе и Иерусалиме, вместе взятых. Пропажи нескольких листков никто не заметит. — С этими словами я вложила папирус ему в руки.

За дверью послышался шорох: там стоял личный слуга Харана.

— Хозяин только что вернулся, — сообщил он, глядя на папирус.

— Он звал меня? — спросила я чуть более надменно, чем следовало.

— Только приказал мне объявить всем о его возвращении.

И вот мы снова в плену.

Ожидание — тяжкое бремя. Приходится сидеть, томиться от неизвестности, задаваться сотней вопросов. Как нам быть: смириться с тем, что Диодора нас отвергла, или предпринять еще одну вылазку в храм Исиды Целительницы? Я пыталась добиться ответа от Йолты, но она упорствовала в своем нежелании торопить события, заявив, что, если достаточно долго следить за горшком, решение само всплывет на поверхность. Прошла неделя, однако мы так никуда и не продвинулись.

И вот однажды, когда солнце уже клонилось к закату, к нам в комнату влетела запыхавшаяся Памфила.

— Вас спрашивают, — объявила она. Я решила, что это долгожданный гонец с письмом от Иуды: «Ана, езжай домой. Иисус просит тебя вернуться», — и сердце у меня затрепетало.

— Она ждет вас обеих в атриуме, — добавила Памфила. Тут я догадалась, кто наша посетительница. Тетя кивнула мне. Она тоже знала.

— Где Харан? — спросила Йолта.