Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

бы неестественным подъёмом. Переходить от подсчёта ниток и их подгонки к расщеплению тростника к регулированию финансов правительства было бы нелепо; в этом деле нет никакого соответствия. Это было бы возвращением к прежнему порядку вещей».

Это «зло, когда люди стремятся занять должность, для которой они не подходят», стало «великой моралью» романа Брекенриджа. Однако именно потому, что он сам был продуктом социальной мобильности, Брекенридж никогда не терял веры в республиканство и не принимал полностью веру федералистов в социальную иерархию.

Пытаясь придать происходящему наилучшее выражение, Брекенридж заставил персонажа своего рассказа — фокусника — объяснить, что «в каждом правительстве есть патрицианское сословие, против которого, естественно, воюет дух толпы: Отсюда вечная война: аристократы пытаются ущемлять народ, а народ пытается ущемлять себя. И это правильно, — сказал фокусник, — ведь благодаря такому брожению дух демократии сохраняется». Поскольку, казалось, никто ничего не мог поделать с этой «вечной войной», Брекенриджу пришлось смириться с тем, что «простые люди больше склонны доверять представителям своего класса, чем тем, кто может казаться выше их». В конце концов, не в силах отречься от народа и убеждённый в том, что «представители должны поддаваться предрассудкам своих избирателей даже вопреки собственным суждениям», Брекенридж стал умеренным джефферсоновским республиканцем.

Такие федералисты, как Роберт Моррис и Джеймс Уилсон, не были столь снисходительны к духу демократии, как оказался Брекенридж, а поскольку они выставляли напоказ своё патрицианское превосходство в большей степени, чем Брекенридж, Финдли был ещё более решительно настроен сбить их с их высоких лошадей. Во время дебатов о повторном учреждении Североамериканского банка в ассамблее Пенсильвании в 1786 году Финдли обвинил Морриса в том, что тот имеет корыстный интерес в банке и использует его для приобретения богатства для себя. Сторонники банка были его директорами или акционерами и поэтому не имели права утверждать, что они беспристрастные судьи, решающие только то, что хорошо для штата.

Однако Финдли и его товарищи, выступавшие против банка на Западе, не стремились зарекомендовать себя бескорыстными политиками. Всё, чего они хотели, — это больше не слышать надуманных патрицианских речей о добродетели и бескорыстии. Они не возражали против того, чтобы Моррис и другие акционеры были заинтересованы в повторном аккредитовании банка. «Любой другой в их ситуации… поступил бы так же, как они». Моррис и другие законодатели, выступающие за банк, — сказал Финдли, — «имеют право отстаивать свою собственную позицию в этом доме». Но тогда они не смогут протестовать, когда другие поймут, «что это их собственное дело, которое они отстаивают; и отдавать должное их мнению, и думать об их голосах соответственно». Действительно, сказал Финдли в одном из самых замечательных предвидений современной политики, сделанных в этот период, такое открытое продвижение интересов обещало положить конец тому, что он теперь считал архаичной идеей, что политические представители должны просто стоять, а не баллотироваться на выборах. Когда у кандидата в законодательные органы «есть собственное дело, которое он может отстаивать», — говорил Финдли, — «интерес будет диктовать уместность агитации за место».

Этим простым замечанием Финдли бросил вызов всей классической традиции бескорыстного общественного лидерства и выдвинул обоснование конкурентной демократической политики, основанной на интересах, которое никогда не было превзойдено; это было обоснование, которое стало доминирующим в реальности, если не исповедуемым стандартом американской политики. Такая концепция политики означала, что политически амбициозные люди среднего достатка, такие как Финдли, с интересами и делами, которые нужно продвигать, теперь могли законно баллотироваться и конкурировать за выборные должности. Таким образом, эти политики становились тем, чего больше всего опасался Мэдисон в «Федералисте № 10» — партиями, которые в то же время были судьями в своих собственных делах. Благодаря таким простым обменам традиционная политическая культура постепенно трансформировалась.

Стычка Финдли с Джеймсом Уилсоном, шотландским выпускником Сент-Эндрюса, произошла на ратификационном съезде в Пенсильвании. Финдли считал, что Уилсон и другие благовоспитанные сторонники Конституции думают, что они «рождены из другой расы, чем остальные сыны человеческие», и «способны замышлять и совершать великие дела». Но он знал лучше, и его глубоко возмущало пренебрежительное отношение к нему во время дебатов по ратификации. Когда филадельфийские дворяне не смеялись над ним, когда он поднимался для выступления, они неоднократно отпускали ехидные и язвительные комментарии по поводу его аргументов. Решающий момент наступил, когда Финдли заявил, что Швеция пришла в упадок, когда перестала использовать суд присяжных. Уилсон, который был одним из ведущих юристов штата, и Томас Маккин, главный судья штата, немедленно бросили Финдли вызов и потребовали доказать, что в Швеции когда-либо существовали суды присяжных.

Эти учёные юристы предположили, что этот провинциал с запада не знает, о чём говорит. Уилсон надменно заявил, что «никогда не встречался с подобной идеей во время своего чтения». Финдли в тот момент нечего было сказать, но он пообещал ответить на насмешки. Когда съезд собрался через несколько дней, Финдли принёс с собой два источника, подтверждающих, что в Швеции когда-то действительно существовали суды присяжных. Одним из источников был третий том «Комментариев» Уильяма Блэкстоуна, библии для всех юристов. Смущённому Маккину хватило здравого смысла промолчать, но Уилсон не смог. «Я не претендую на то, что помню всё, что читал», — усмехнулся он. «Но я добавлю, сэр, что те, чей запас знаний ограничивается несколькими пунктами, могут легко их запомнить и сослаться на них, но многие вещи могут быть упущены и забыты человеком, прочитавшим огромное количество книг». Далее Уилсон утверждал, что такой начитанный человек, как он, забыл больше вещей, чем тот, кого Финдли когда-либо изучал.

Подобные проявления высокомерия только усиливали гнев таких середняков, как Финдли. В отличие от многих лидеров революции, таких как Джон Адамс, которые происходили из простых слоёв общества, но посещали колледж и приобщались к стандартам дворянства, Финдли продолжал идентифицировать себя как «демократ». В конце концов он стал преданным джефферсоновским республиканцем, решительно настроенным разоблачать фальшь аристократических притязаний таких людей, как Уилсон. «Граждане, — писал он в 1794 году, имея в виду простых граждан, таких как он сам, — научились использовать более надёжный способ получения информации о политических персонажах», особенно о тех, кто претендовал на бескорыстную государственную службу. Они научились выяснять «местные интересы и обстоятельства» таких персонажей и указывать на тех, чьи «занятия или интересы» «несовместимы с равным управлением правительством». Финдли увидел дворянство вблизи, настолько близко, что исчезло чувство благоговения и таинственности, которое до сих пор окружало аристократическую власть.

Финдли сделал долгую карьеру в Конгрессе, более или менее разрушив надежды Мэдисона в 1787 году на то, что возвышенный и расширенный характер