Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

1760–1770-х годов выражали такое же недовольство высокомерными аристократами, как Финдли и Пек в 1790-х годах. В молодости Джон Адамс задавался вопросом, «кого следует понимать под людьми лучшего сорта», и пришёл к выводу, что «между одним человеком и другим нет никакой разницы, кроме той, которую создают реальные заслуги». Он думал о королевском чиновнике Томасе Хатчинсоне и его благовоспитанной публике с их «определённым видом мудрости и превосходства», их «презрением и задиранием носа», и он страстно чувствовал, что они не лучше его самого.

Но лекарством от обиды для Адамса было не празднование своего плебейского происхождения, как у Пека, а стремление превзойти Хатчинсона и его аристократическую толпу в их собственной благородной игре. Хотя Адамс, как и Пек, начал свою карьеру с того, что писал как деревенский фермер «Хамфри Плуггер», чтобы сражаться от имени всех тех простых скромных людей, которые были «сделаны из такой же хорошей глины», как и так называемые «великие мира сего», он не собирался оставаться одним из этих скромных людей. Вместо этого Адамс решил стать более образованным, более утончённым и, что самое главное, более добродетельным и общественно активным, чем Хатчинсон и ему подобные, которые жили только своим происхождением. Пусть люди решают, кто из них лучше, — говорил Адамс в своём наивном и юношеском республиканском энтузиазме; они будут лучшими судьями по заслугам».

Многие республиканские выскочки послереволюционной Америки вели себя совсем иначе. Бенджамин Франклин в 1730-х годах высмеивал всех тех простых людей — механиков и торговцев, — которые «благодаря своей промышленности или удаче попали из дурного начала… в обстоятельства чуть более лёгкие» и стремились стать джентльменами, когда на самом деле не были готовы к этому статусу. По словам Франклина, «нелегко клоуну или рабочему вдруг поразить во всех отношениях естественные и лёгкие манеры тех, кто получил благородное воспитание: И проклятие подражания в том, что оно почти всегда либо недорабатывает, либо перерабатывает». Такие люди, по словам Франклина, были «джентльменами-молатами», обладающими благородными желаниями и стремлениями, но не имеющими таланта и воспитанности, чтобы воплотить их в жизнь.

Но новое поколение амбициозных простолюдинов жило в совершенно ином мире. Их преимущество заключалось в послереволюционном республиканском климате, который прославлял равенство так, как предыдущее поколение Франклина никогда не знало. Конечно, многие представители среднего сословия покупали и читали пособия по этикету, чтобы стать вежливыми и воспитанными, но гораздо больше людей вели себя так же, как франклиновские «Молатто Джентльмены», более того, даже выставляли напоказ своё низкое происхождение, свои плебейские вкусы и манеры, и им это сходило с рук. Никто не был более представительным представителем такого рода парвеню, чем Мэтью Лайон.

Лайон прибыл в Америку из Ирландии в 1764 году пятнадцатилетним подневольным слугой. Он был связан с торговцем свининой, который продал его другому хозяину за «ярмо быков». В 1773 году он купил землю на территории, ставшей Вермонтом, а в следующем году переселился туда и оказался в компании Итана Аллена и его братьев. Лайон был амбициозным человеком, который использовал любую возможность для личного продвижения, предоставленную революцией, будь то конфискация земель лоялистов или создание независимого Вермонта. Он основал вермонтский город Фэр-Хейвен и более десяти лет заседал в ассамблее штата. Он построил лесопилку, мельницу и бумажную фабрику, чугунолитейный завод, доменную печь и таверну. К тому времени он успел стать лидером собрания Вермонта и одним из самых богатых предпринимателей и промышленников Вермонта, если не всей Новой Англии. Неизбежно он стал ярым республиканцем.

Но при всём своём богатстве Лайон всегда оставался «невежественным ирландским щенком» в глазах образованных джентльменов, таких как Натаниэль Чипман. Дело не в том, что сам Чипман происходил из благородной среды. Это далеко не так: он был сыном кузнеца и фермера из Коннектикута. Но в 1777 году он окончил Йельский колледж, и, по его мнению, это делало разницу между ним и такими, как Мэтью Лайон. Как и многие другие лидеры революции, Чипмен был первым из своей семьи, кто поступил в колледж и стал полноправным джентльменом. Отказавшись от службы в революционной армии в 1778 году из-за отсутствия дохода, «необходимого для поддержания характера джентльмена» и «офицера», Чипман последовал за многими другими переселенцами из Коннектикута, включая Лайона, вверх по реке Коннектикут в Вермонт, где, как он думал, его диплом колледжа и юридическое образование в Личфилдской школе права могли бы пойти дальше. «Я действительно буду rara avis in terris, — шутил он другу в 1779 году, — потому что в штате нет ни одного адвоката. Подумайте… подумайте, какой фигурой я стану, когда стану оракулом закона для штата Вермонт».

Хотя в этих откровениях об амбициях близкому другу была доля самозащитного юмора, нет сомнений, что Чипман всерьёз собирался быстро подняться в правительстве и в конце концов даже стать членом Конгресса Конфедерации, который в то время был высшим национальным органом власти в стране. Все его шутки о «многих ступенях», которые ему предстоит преодолеть, чтобы достичь «этой вершины счастья». Сначала адвокат, затем выборщик, судья, депутат, помощник, член Конгресса» — лишь подчёркивают его высокомерную уверенность в том, что такие должности по праву принадлежат образованным джентльменам вроде него. То, что Чипман стал федералистом, было так же неизбежно, как и то, что Лайон стал республиканцем.

Естественно, Лайон был глубоко возмущён таким человеком, как Чипман. Он считал его и его коллег-юристов «профессиональными джентльменами» и «аристократами», которые использовали свои знания в области общего права в интересах бывших лоялистов, нью-йоркских лендлордов и других «переросших земельных барыг, предпочитая им более бедные слои населения». Каким бы крупным фабрикантом и богачом он ни стал, Лайон не ошибался, утверждая, что представляет интересы более бедных слоёв населения, поскольку эмоционально и традиционно он оставался одним из них. С его точки зрения, борьба между федералистами вроде Чипмена и республиканцами вроде него самого была действительно, как он говорил, вторя Джону Адамсу, «борьбой… между аристократами и демократами». В 1793 году Лайон основал газету «Фермерская библиотека», которая выступала против финансовой программы Гамильтона и пропагандировала Французскую революцию. В то же время он не упускал возможности заклеймить Чипмена и его семью «тори» и «аристократами».

Ирония по поводу того, что его назвали «аристократом», не прошла даром для Чипмена и его семьи. «Натаниэль Чипман — аристократ!» — с изумлением сказал его брат. «Это должно звучать очень странно… для всех, кто был свидетелем его простых, республиканских манер, привычек и чувств». Однако на самом деле Чипман был таким же аристократом, как и все жители Вермонта, и