Шаляпин - Моисей Янковский

Все просто и совершенно понятно.

Г. Шаляпин хочет иметь успех.

Какой когда можно.

В 1905 году он желает иметь один успех.

В 1911 году желает иметь другой.

Конечно, это тоже „политика“ […]».

Все сошлось в тугой узел. В этой обстановке как он мог оправдаться? По сути, никак. А тут еще одно обстоятельство, мучительно задевшее Шаляпина. Незадолго до этого он познакомился с Г. В. Плехановым и по просьбе последнего послал ему свою фотографию. Она пришла в те дни, когда за рубежом стало известно о «коленопреклонении». Плеханов вернул фотографию с надписью «Возвращается за ненадобностью». Для Шаляпина, который гордился знакомством с Плехановым, это был тяжелый удар.

Перед ним даже встал вопрос о том, чтобы покинуть Россию и уехать куда-нибудь в Западную Европу навсегда.

Он писал Теляковскому из Монте-Карло:

«Вы, наверное, осведомлены и читаете, что пишут обо мне газеты правого и левого направлений — они отказывают мне и в совести, и в чести.

Это уже настолько недурно с их стороны по моему адресу, что подобное вынуждает меня подумать о продолжении моей службы в императорских театрах, с одной стороны, и о жизни в милой родине — с другой.

Вы отлично знаете, что в этой истории коленопреклоненного гимна я совершенно не виноват, но я имею столько ненавистников и завистников и вообще людей, ко мне относящихся отрицательно на моей родине, что ими поставлен в положение какого-то Азефа».

И далее он информировал, что имеет намерение расторгнуть контракт с дирекцией казенных театров и просит указать, какую неустойку он будет обязан выплатить.

Он писал:

«Итак, дорогой Владимир Аркадьевич, в этом сезоне исполнилось двадцать лет моего служения искусству. Не знаю, как я ему служил, хорошо или плохо, но знаю только одно, что имя мое в искусстве выработано мною потом, кровью и всевозможными лишениями, имя мое не раз прославляло мою родину далеко за пределами ее, можно сказать, всемирно, и потому особенно обидно иметь такой ужасный „юбилей“, в котором самое высокое приветствие выражается словами „холоп“, „подлец“ и т. д.».

Прошло некоторое время, Шаляпин успокоился (в этом немалая заслуга Горького, оказавшего ему нравственную поддержку), и вопрос о расторжении договора был снят.

Оценивая историю с «коленопреклонением», а также то, что недавние друзья Шаляпина журналисты Вл. Дорошевич и А. Амфитеатров выступали в печати с издевательскими статьями и фельетонами в адрес артиста, Теляковский писал:

«По этой истории, взятой отдельно, вне спектакля и окружающей обстановки, извращенной фарисеями и присяжными недоброжелателями, все хотели судить о Шаляпине как о человеке и артисте. Это, кажется, наиболее яркий пример фальшивого представления о Шаляпине, создавшегося и поддерживаемого в большой публике.

Шаляпин всегда стоял вне политики в том смысле, что никогда ею не занимался, а всегда оказывался вовлеченным в нее стараниями тех или других, правых или левых. У него не было деления на политические партии, просто одни люди были ему симпатичны, а другие антипатичны, и он одновременно очень искренне дружил с Максимом Горьким, находившимся в то время на крайне левом крыле, и с бароном Стюартом, убежденным крайне правым монархистом […].

Во французском языке для определения сортов зонтиков существуют отличные слова, выражающие их главное разное назначение. Зонтики от солнца называются „Parasol“, зонтики от дождя —„Parapluie“, а универсальные зонтики и от того и от другого вместе — „En-tout-cas“: такой зонтик может служить и при солнце и при дожде.

Так вот из Шаляпина все старались сделать такой универсальный зонтик „En-tout-cas“ и, надо сказать, этого и достигли, и он с одинаковым воодушевлением, смотря по обстоятельствам, пел „Боже, царя храни“, и „Марсельезу“, и „Дубинушку“…»

Глава XIV

ВСЕМИРНАЯ СЛАВА. ДОН БАЗИЛИО

…Судьба этого человека была действительно сказочна, — от приятельства с кузнецом до приятельских обедов с великими князьями и наследными принцами дистанция немалая. Была его жизнь и счастлива без меры, во всех отношениях: поистине дал ему бог «в пределе земном все земное».

Эти годы — пора утончения и углубления мастерства, непрестанной отделки созданных образов. Поражает взыскательность артиста, требовательность к себе. Собственно, можно сказать, что его оперный репертуар уже сложился. В последующем Шаляпин новых ролей не готовит, но каждый образ находится в движении.

Непрерывное совершенствование. Это характерная черта всей творческой жизни артиста, что бы ни иметь в виду — оперу или концертные выступления.

Те, которые этого не понимали, с беспокойством или даже огорчением подмечали, что артист меняет рисунок уже давно сделанных ролей, видели в этом известную стихийность, даже случайность — наитие минуты будто бы делает то, что от спектакля к спектаклю привычный образ подвергается каким-то изменениям. Любители завершенности усматривали в них даже каприз певца. В этом одна из серьезных причин частых конфликтов артиста с дирижерами, особенно с теми, которые предпочитали раз навсегда установленное поискам новых оттенков.

Певец заявлял в своих воспоминаниях:

«С Рахманиновым за дирижерским пультом певец может быть спокоен. Дух произведения будет проявлен им с тонким совершенством, а если нужны задержание или пауза, то будет нота в ноту… Когда Рахманинов сидит за фортепиано, то приходится говорить: „не я пою, а мы поем“».

«Ведь с Направником, Рахманиновым, Тосканини у меня никогда столкновений не случалось», — заявлял он в другом месте.

Русская пресса, с особым удовольствием расписывавшая подробности происходивших конфликтов и одно время резко осуждавшая певца, постепенно стала менять свою точку зрения на причины столкновений на репетициях и даже на спектаклях. Так, журнал «Театр и искусство», видевший некоторое время в скандалах Шаляпина проявление повышенного интереса артиста к рекламе, начал серьезнее вдумываться в истинную природу частых конфликтов.

В этом смысле интересна статья в указанном журнале под названием «Чиновник побежден», написанная критиком А. Ростиславовым. Он писал после конфликта с дирижером Авранеком и решения дирекции казенных театров предоставить Шаляпину право ставить спектакли, в которых он играет:

«Такие уроки, такие „крупные инциденты“ едва ли подскажут чиновничьему сердцу, что в деле искусства, даже запертого в казенное учреждение, первое лицо не только Ф. И. Шаляпин, а и вся совокупность артистов, даже каждый — самый маленький, но необходимый для дела артист, что именно здесь чиновник ни более, ни менее как „услужающий“ при искусстве […]. Что бы ни говорить о Шаляпине-скандалисте, о неуважении к почтеннейшей публике „зазнавшегося любимца“, о действительно неприятных его отношениях к товарищам артистам, думается, что именно в последней истории в нем прежде всего сказался „взыскательный художник“, которому невыносим даже малейший оттенок затхлого чиновничьего застоя в художестве».

Можно было бы привести и опубликованный в газете «Русское слово» фельетон П. Ашевского «Преступление без наказания», в котором точно так же Шаляпин брался под защиту. И это далеко не единственные отклики.

Интересно, что конфликты возникали именно в русском театре, а за границей — только на спектаклях, в которых были заняты русские артисты и хористы. Это давало повод некоторым журналистам сделать вывод, что за рубежом артист «держит себя в узде», не «распускается».

Между тем дело обстояло иначе. Находясь на гастролях в чужих краях (например, в странах Южной Америки), Шаляпин не предъявлял к театрам, где ему доводилось выступать, серьезных требований, хотя и добивался нужного количества репетиций. У него был свой взгляд на итальянский оперный театр, на французский. Там он фигурировал как одиночка-гастролер, который ничего не в состоянии изменить в сложившейся художественной системе.

Когда же он сталкивался с русскими театрами, которые являлись для него делом кровным, он, с годами все более требовательный к себе, был так же требователен и к этим театрам. Особенные претензии он предъявлял к казенной сцене, которая, по его мнению, должна всегда оставаться безукоризненной в художественном отношении и имеет для этого все возможности. Но чиновничье правление, казенная субординация мешают этому. Вот почему, сталкиваясь с ремесленным отношением дирижеров, он распалялся до крайности и переставал владеть собой. Это случалось и в отношениях с серьезными музыкантами, как, например, В. Сук. Возникали неприятные инциденты, но в существе своих требований он всегда был прав.