Конец «Русской Бастилии» - Александр Израилевич Вересов

перерывах между учениями, на привалах, — у бойцов разговор о «текущем моменте», о Временном правительстве, о непримиримой борьбе большевиков с меньшевиками. Красногвардейцам все надо знать досконально.

— Что «временные»? Что Керенский?

Эти вопросы чаще всего задают Чекалову.

— Керенский, теперь он глава правительства, грозит расправой рабочим, большевикам, — объясняет Чекалов. — Снова заполнены тюрьмы, снова действуют полевые суды. Все это неспроста… Имейте в виду, у врагов наших повадка коварная. Где не могут взять силой, наносят удар втихомолку… Вспомните пожар в поселке. Это сделала вражеская рука. Мы постоянно должны ждать удара из-за угла…

Очень скоро поняли шлиссельбуржцы, что председатель уездного совдепа предупреждал их не зря.

Стало известно, что в Питере, в рабочих районах, «временные» открыли для невозбранного пользования винные подвалы. Конечно, причину «доброты» Керенского распознали. Но опасность была немалая.

«Пьяное наступление» докатилось и до Шлиссельбурга.

Однажды красногвардейский дозор задержал на Неве лодку-соминку без гребцов. Откинули рогожную покрышку и увидели, что суденышко до бортов нагружено бутылями с водкой.

Соминку подвели к берегу. Ночью кто-то обрубил причальный канат, и она поплыла по течению. За Преображенской горой села на отмель.

Неизвестно, как узнали об этом в деревнях. Но, когда красногвардейцы высадились на отмели, вокруг кишели рыбачьи челны, шлюпки. В них были приготовлены ведра, бидоны. Кое-где торчали дула обрезов.

Красногвардейцы оцепили отмель. Бросили в соминку крупный пороховой патрон.

— Назад! — крикнул командир дозора охотникам до водки. — Назад, или жизнь вам не дорога?

Шлюпки поотплыли немного. Командир чиркнул коробком по спичкам, замотанным в шнур.

Взрыв подкинул соминку, она переломилась, бутыли разлетелись вдребезги…

В тот же день Жук велел Ивану Вишнякову выпустить в канаву весь технический спирт, хранившийся на заводе. Иустин обнаружил в цистерне заткнутую тряпьем пробоину. Спирт воровали. Уровень его в цистерне заметно понижался.

Темной ночью Вишняков ведрами черпал спирт и лил в канаву. От винного запаха спирало дыхание. Работу свою Иван довел до конца.

Обо всем этом, наверно, так никто и не узнал бы. Но поселковый боров забрел в канаву, наелся пропитанной спиртом земли и опьянел. Визжа и вскидывая сразу всеми четырьмя копытами, он носился вдоль канавы.

В поселке гадали, отчего смирное животное вдруг озверело. Иван, не вдаваясь в подробности по этому поводу, сказал:

— Пускай наш боров Керенского благодарит!

13. Канун

Иустину Жуку пришлось встретиться с Чхеидзе во второй раз при очень запомнившихся обстоятельствах.

Шлиссельбургские рабочие решили поделиться с петроградскими товарищами тем, что у них имелось в достатке, — взрывными шашками. Крупные, темного цвета, с дырой для запала, они ловко ложились на ладонь, а взрывались не хуже любой гранаты.

Такая шашка для красногвардейцев — штука самая подходящая. Тем более, что все ясно видели приближение решающих дней и решительной схватки.

В одну ночь в Шлиссельбурге со всей осторожностью перевезли из склада на баржу боевой груз. Баржу повел в Петроград Жук.

Сильно беспокоил его вопрос, кому и как передать шашки. Баржа — не полтинник, ее в ладонь не зажмешь. Надо, чтобы все произошло официально, честь по чести.

Пожалуй, лучше всего передать груз Петроградскому совету. Там после разгрома корниловского мятежа постепенно укреплялись большевики. Они сумеют распорядиться шашками.

Баржу поставили к хорошо знакомому шлиссельбуржцам причалу у Смольного. Жук пошел в Петросовет, размышляя, как бы избежать встречи с Чхеидзе. Но именно с ним, нос к носу, столкнулся у входа в Смольный.

— Зачем прибыли? — спросил Чхеидзе.

— Привел баржу с взрывными шашками.

— Где она?

— Тут рядышком, на Неве.

Чхеидзе побледнел.

— Вы с ума сошли! Она ведь может взлететь на воздух. Не надо нам ваших шашек.

— Как не надо? — спросил Жук. — Рабочему классу всякое оружие сгодится.

— Не надо! — Чхеидзе уже не мог сдерживать себя. — Сейчас же увести!

— Куда увести?

— Куда угодно, только подальше. В открытое море. Баржу затопить!

— Ну нет, — спокойно возразил Жук, — на такое дело мы не согласны.

Разъяренный Чхеидзе убежал. Через несколько минут в Петросовете уже все знали, какой груз доставили шлиссельбуржцы.

На лестнице Иустина перехватил председатель Совета Выборгской стороны, — Жук познакомился с ним еще в Таврическом, на конференции фабзавкомов. Это был пожилой рабочий, чуть рябоватый, в заношенной, потрепанной кожанке.

— Давай баржу нам, — без обиняков предложил он.

Вот это другой разговор. Хорошо, что красногвардейцы получат шашки сразу, без всяких проволочек. Да и дорога не далека. Отчалить от левого берега — причалить к правому.

Вечером к барже подошли грузовики с красногвардейцами. Всю ночь работали не отдыхая. Шашки развезли по заводам.

Утром Жук зашел к председателю Выборгского совета. Но к нему в это же время пожаловали помощники Чхеидзе. Председатель через их головы вопросительно взглянул на Иустина. Тот в ответ безмолвно вывернул наружу карманы штанов, — дескать, баржа пуста.

Председатель Совета поспел на баржу лишь перед самым ее отплытием. Он просил передать шлиссельбуржцам от Красной гвардии Выборгской стороны рабочее спасибо за бесценный дар.

— До встречи, — сказал он на прощание.

В Шлиссельбурге этот привет был принят как дружеская зарука. Когда друзья рядом, ничто не страшно.

Наступал канун великих событий.

────

Николай Чекалов в заводской поселок приезжал только повидаться с матерью, почти всегда в сумерки. Днем у него свободного времени не было.

Приедет, и начинаются долгие разговоры за столом. Мать сетует, что у Колюшки жизнь опять в непонятную колею попала. Мотается день-деньской, нет ему покоя. Вот у него уж морщинки на лоб легли, да глубокие какие.

Николай тихонько отвечает матери:

— Придет время и для отдыха, а сейчас когда же отдыхать?

Говорит, а глаза слипаются, и голова никнет все ниже, ниже.

— Ты вовсе спишь, — охает Елена Ивановна, — заморила я тебя своими покорами. Ну поди, тебе в сенцах постелено.

И тут, каждый раз, почти без изменений, с теми же словами, повторяется такая сценка.

Сквозь дрему Чекалов слышит, как под подушку крадется осторожная рука матери и тянет оттуда тяжелый револьвер.

— Мама, — говорит Николай, — я ведь еще не сплю.

Елена Ивановна пугается и просит жалобно:

— Убери ты сподызголовья эту штуковину. Выстрелит еще вдруг.

— Ничего, — успокаивает сын, — спи знай.

Утро еще не настало, а Николай на ногах, на чердаке возится. Крыша прохудилась, дождевую капель не держит, надо новую дранку положить. Потом идет в сараюшку — поставить упор под опустившуюся стену. Все по хозяйству посмотрит. Подойдет к матери, обнимет.

— Прощай, я пошел.

— Что ты, — суетится Елена Ивановна, — чаю попей.

— Спешу. Я в Шлиссельбурге почаевничаю.

Смотрит мать с порожка вслед сыну. Обернется или нет? Обернулся, помахал шляпой. Зашагал под бугор, к переправе.

Мать все не уходит с порожка.