Конец «Русской Бастилии» - Александр Израилевич Вересов

девчат — цело. Только в двух местах порвано и древко переломлено…

Зося хотела тотчас же отправиться в Шлиссельбург. Но Марина Львовна воспротивилась:

— Раз ты у меня на излечении, — значит, отпущу, когда выздоровеешь. Не раньше.

Чекалов больше не приезжал к Зосе. Зато Жук бывал часто. Он подолгу разговаривал с Владимиром Осиповичем, — Зося уже знала, как зовут мужчину в очках.

При каждой встрече Жук спрашивал его, не слышно ли чего о Ленине. Владимир Осипович отрицательно качал головой.

В их разговорах часто упоминались имена Керенского, Половцева, нового главковерха Корнилова.

Девушка вслушивалась в фамилии. Иустин произносил их с ненавистью, гневом, презрением. Она не знала этих людей, но раз Жук так говорит, стало быть, они и виноваты во всех бедах.

В последние дни в разговорах Жука и Лихтенштадта стало появляться имя, которое Зося однажды уже слышала. Они говорили: «Морозов» или просто: «Николай Александрович», и девушка понимала, что речь идет о человеке очень хорошем, заслуживающем всякого уважения.

Зося старалась в мыслях нарисовать портрет этого человека. Почему-то он походил на Иустина Жука: такой же могучий, высокий, с огненными глазами. Конечно, она и вообразить не могла, что скоро увидит и услышит Морозова. Произошло это в самый последний день Зосиного пребывания в Петрограде. Поздно вечером они должны были с Иустином уехать в Шлиссельбург. Жук с утра обегал весь город, вернулся усталый, сердитый. Маленькой своей подружке сказал:

— Поскорее бы домой, Зосенька, в наш поселок. Там все ясней и проще.

Владимиру Осиповичу он показал рукописную афишу: сегодня в Соляном городке лекция шлиссельбуржца Морозова.

— Надо повидать старика. Пойду. А ты? — спросил Жук Лихтенштадта.

Между ними тотчас возник спор о Морозове: кто он по преимуществу, революционер или ученый.

— Я не сомневаюсь в одном, — сказал Владимир Осипович, — это большой ученый; мысль у него смелая, он никого не повторяет, прокладывает свои дороги… Со времен Ломоносова в русской жизни появились ученые поразительной разносторонности, знатоки множества отраслей, разрабатываемых ими в стройном единстве. Морозов именно такой ученый. Он и в науке в своих поисках настоящий революционер… А знаешь ли, что этот старик натворил в феврале?

Иустин заинтересовался. Лихтенштадт рассказал, как в лабораторию, где работал Морозов, ворвался молоденький военный. Николай Александрович, не выпуская из рук пробирки, искоса посмотрел на шумного посетителя.

— Здесь разместится революционный штаб, — выпалил военный.

Морозов поднялся, подошел к окну.

— Лаборатория вся в вашем распоряжении.

На улице стоял грузовик. Блестели штыки.

Командир, видимо, заранее приготовился к отпору и потому разговаривал с грубоватой решительностью. Услышав ответ ученого, он смутился. Краснея, спросил:

— Позвольте узнать, с кем имею честь?

— Морозов, — назвал себя ученый, не отходя от окна.

Военный ахнул, снял фуражку.

— Простите, ох, пожалуйста, простите… Я ведь читал ваши шлиссельбургские книги… Вот не думал, что придется встретиться. Я сейчас же прикажу, мы уйдем…

— Что вы, голубчик! Размещайтесь, как вам удобно… А скажите, вот автомобиль… Вы куда же собираетесь ехать?

— Сейчас — в Таврический, — с готовностью доложил военный.

— Голубчик, — просительно начал Николай Александрович, — нельзя ли и мне с вами?

— Помилуйте, на улицах стрельба…

— Ну и господь с нею, со стрельбой… Я сию минуту…

Торопясь, он намотал кое-как шарф. От волнения долго не мог попасть в рукава шубы. Шапку-ушанку нахлобучил задом наперед.

Весь его решительный вид говорил, что спорить с ним бесполезно.

— А, ладно! — махнул рукой почитатель ученого. — Едем! Вот вам револьвер… Позвольте, а вы стрелять умеете?

— Когда-то умел… Только позабыл… — Николай Александрович силился запихать револьвер в карман.

Солдаты потеснились, дали старику место в кузове, где при обстреле было менее опасно, чем в кабине: шофера брали на прицел прежде всего.

Когда из здания выбежали перепуганные служители и студенты, грузовик с профессором уже умчался.

Прохожие удивленно смотрели на тарахтящую машину, переполненную солдатами, и невозмутимо сидящего среди них почтенного седого человека, — он неловко сжимал рукоятку револьвера.

На одном перекрестке с крыши по автомобилю дали пулеметную очередь. Он несся, не сбавляя хода…

────

Выслушав рассказ о беспокойном профессоре, Зося еще больше захотела увидеть его. Она пошла с Жуком в Соляной городок, на Пантелеймоновскую улицу, где часто устраивались публичные выставки и лекции. Лихтенштадт остался дома, — из типографии прислали гранки его книги, он сразу занялся правкой.

В Соляном городке, в зале, напоминавшем простой школьный класс, высокие окна были полуприкрыты темными шторами. Слушателей собралось не очень много. Сидели группками. По внешности можно было узнать студентов, рабочих.

Высокий, худощавый старик быстрой походкой взошел на кафедру. Длинными пальцами огладил серебристую бороду, усы. Посмотрел на собравшихся поверх очков как-то очень задиристо, с вызовом.

— Тема лекции, — скороговоркой бросил он в зал, — мировая химия.

Зосе профессор очень понравился. Она шепнула Иустину:

— Вот так старичище!

Жук ответил тоже шепотом:

— Интереснейший человек. Знаю его давно, а вижу, как и ты, в первый раз.

Мысленно бывший каторжанин говорил профессору: «Здравствуйте, дорогой Николай Александрович. Сколько раз в крепости, в каземате, слышал я ваш голос. А теперь вот и въявь слушаю вас».

Иустин, Зося, как и все в зале, вполне отдавали себе отчет в необыкновенности этой лекции.

Россия на пороге великих решений. Страна объята восстанием. В городе гремят выстрелы. Никто не знает, каким будет завтрашний день, и будет ли он.

Но вот на кафедре седой профессор. Он говорит о науке, в которой все необычно.

Сначала лекция показалась Зосе скучноватой, очень уж далекой от всего, чем она жила. Девушка сама не заметила, в какую минуту вдруг почувствовала: все, что говорит этот мудрый старик, захватывающе.

Иустин, наклонясь к ее уху, старался, как мог, пояснить лекцию. Но Зосе не надо было объяснений. Она все понимала. Она видела звезды и солнце, далекие миры, и она хотела знать, есть ли там жизнь.

— Химия мира, иначе — химия вселенной, — Морозов уже не стоял на кафедре, он расхаживал по залу и говорил, простирая руки, — убеждает нас в единстве вещественного состава всех небесных светил, находящихся на одинаковых стадиях своей космической жизни. Непреложные законы должны приводить к развитию органической жизни на планетах.

Ученый рисовал картины фантастические и такие яркие, что хотелось закрыть глаза, чтобы не обжечь их.

Зося придвинулась к Иустину.

— Неужто и взаправду на Марсе живут люди, как мы, и у них есть революции, любовь — все, как у нас?

— Ты слушай, хорошенько слушай, — горячо прошептал Иустин. — Нам, работящим, мир переделывать, нам наука во как нужна!

Лекция закончилась под аплодисменты. Профессора приветствовали стоя. Его окружили. Задавали вопросы. Николай