Конец «Русской Бастилии» - Александр Израилевич Вересов

невзрачного человека с соломенной бородкой, в военном мундире, в широких брюках с напуском на отлично вычищенные сапоги.

Где он сейчас, этот человек, недавно вершивший судьбу страны и народа?..

Среди красногвардейцев Иустин узнавал своих, шлиссельбургских, по синим гранатным сумкам. Таких больше ни у кого не было.

Вместе с товарищами Жук вышел на берег Невы. Золотой шпиль Петропавловки светился в лучах негреющего солнца. По реке плыли тонкие, прозрачные льдинки.

«Ладожский ледок, — определил Иустин, — Нева еще не скоро остановится».

Наступало утро 26 октября. Утро молодой России.

Сутки напролет в Петрограде стучали телеграфные аппараты. Судовые радиостанции передавали в эфир.

Гражданам России. Всему миру.

Всем. Всем. Всем.

Революция победила!

Иустин Жук не застал Чекалова в Константиновском училище. Не застал и Вишнякова на телеграфе.

Некогда было отдыхать после боя, после бессонной ночи. Иустин спешил туда, куда стягивались красногвардейские отряды.

Южные окраины города, Царское Село, Павловск заволакивало дымом.

Войска Керенского рвались к своему последнему рубежу.

15. «Красный поп»

Маленький городок на Неве выглядел обезлюдевшим. Еще меньше народа осталось в заводском поселке.

Значительная часть взрослого мужского населения ушла с красногвардейским отрядом.

Завод охраняли женщины. В эту пору Мария Дмитриевна и Зося научились владеть карабином.

Обучал их живший на пасеке однорукий старик, который воевал еще в японскую войну.

Взялся он за это дело неохотно, потому что «какой из бабы толк». Но потом вошел во вкус, требовал от своих учениц военной дисциплины и ругал их с утра до вечера.

Женщинам было обидно. Все-таки терпели. Больше учиться не у кого. Первые ружейные уроки были тяжелы. Зося никак не могла отучить себя от скверной привычки жмурить глаза при выстреле. У Марии Дмитриевны болело правое плечо, — хоть карабин и невелик, а отдача у него сильная.

Занятия кончились после того, как Зося попробовала бросить гранату, да так неловко, что она взорвалась в нескольких шагах. Старик влип в землю и голову закрыл руками.

Зося бегала вокруг и звала его:

— Ты живой, дедушка?

Старик встал на нетвердые ноги.

— Господи, пронесло… Из-под самого Ляояна вышел невредим. А тут чертовы бабы чуть жизни не решили.

И пошел прочь, охая и крестясь.

Но «чертовы бабы» подружились с оружием. Почти все молодые женщины поселка исправно несли караулы. Караулы были строгие и нередко бессменные. Иная в дневное время возьмет с собой малыша, прислонит винтовку к стене, покормит его и опять вышагивает, зорко поглядывая вокруг.

С поста не уходили. Опасались поджогов.

Зосин пост был у котельной. Она сама его выбрала. Пожарная лесенка со сквозными ступенями вела на крышу. Оттуда виден весь петроградский тракт, до самого Щеглова.

Зося смотрела на глубокие колеи, опушенные легким непрочным снежком. Дорога оставалась пустынной. Изредка протарахтит телега. Покажется прохожий с котомкой за плечами и уйдет, опираясь на батог. Рядом с шоссейкой тянулись поблескивая рельсы Ириновки…

«Как там, в Питере, наши? Все ли живы?» — эти мысли не давали Зосе покоя.

Первыми вернулись в Шлиссельбург раненые. Они порассказали о многом. Раненым всегда кажется, что они чудом вышли живыми из самой кровавой и самой тяжелой схватки. Один из них, бывший вместе с Иустином на Дворцовой площади, видел, как он шагал не сгибаясь под пулями. Этот раненый и принес весть о гибели командира отряда.

Во всем поселке только Мария Дмитриевна знала, что творится в душе у подружки, почему она так осунулась и голосок ее не звенит больше на улицах, средь безлистых берез и глаза опухли, и выражение в них совсем непривычное для Зосеньки — скорбное.

На исходе второй недели поезд, составленный из торфяных платформ и теплушек, доставил на полустанок шлиссельбургских красногвардейцев.

«Кукушка» заливисто свистела, тормозила, пятила состав на запасной путь. А по улицам уже бежали мальчишки, оповещая пронзительными голосами:

— Едут! Наши едут!

Из вагонов и с платформ прыгали красногвардейцы. Спешили к родным, к друзьям.

Людей, побывавших в победном сражении, отличишь сразу по особой молодцеватой стати, по веселому взгляду. У кого забинтована голова, у кого рука на перевязи. Но каждый смотрит так, будто в поднебесье летал, чуть охмелел от шири, от вольного воздуха.

Зося видела бравого Ивана Вишнякова, в скрипучих офицерских ремнях и фуражке, сдвинутой с кучерявого чуба. Вишняков выгружал пулеметы по дощатым скатам и отгонял мальчишек, словно сам невесть когда повзрослел.

Видела Зося и Николая Чекалова, в котором не было ничего военного. В мягкой черной шляпе на длинных волосах, он и по виду походил на простого сельского учителя. Вслед за ним шел, сверкая зубами, посмеиваясь и размахивая зажатой в кулак мохнатой папахой, Иустин Жук. Обросший бородой, почерневший и вместе с тем помолодевший, здоровый и радостный. Только под раскрытым воротником гимнастерки белела бинтовая полоса.

Зося тихонько выбралась из толпы и побежала прочь, все дальше и дальше от полустанка. Бежала, смеялась и плакала.

С вечера в поселке топились бани. Запахло распаренной березой. Люди отмывали пот и пороховую гарь.

В каждом доме слышались громкие мужские голоса. Красногвардейцы вспоминали о недавних боях, о Гатчине и Царском Селе, о том, как лупцевали Краснова и как, переодевшись в юбку и чепец, удирал Керенский…

Шли долгие разговоры о первых декретах советской власти — о мире, к которому призывались все воюющие страны, о земле, ставшей отныне народной собственностью.

Вместе с возвратившейся Красной гвардией ожило невское верховье. Снова шумно в Народном доме и в Шлиссельбургском совдепе.

Настала пора заняться городскими и уездными делами, повсюду навести революционный порядок.

Среди тех дел было одно, едва ли не самое неотложное.

За эти бурные месяцы в Шлиссельбурге и окрестных селах народилось много младенцев; немало молодых обещались друг другу и жили уже под одной крышей.

Те, кому со своей радостью и жизненной переменой не хотелось идти в церковь, испытывали все же сомнения. Обошлись без попа — ладно, а вот — «не по закону».

Полюбили друг друга. Родилось дитя. Надо, чтобы о том было сказано людям; и самый уважаемый человек, чей гражданский авторитет непререкаем, должен по поводу счастливого семейного события сделать торжественную запись по новому, советскому закону.

Вот почему случилось, что к бесчисленным обязанностям Николая Чекалова прибавилась еще одна, — и на стенах домов в Шлиссельбурге появилось небольшое печатное объявление.

Этим объявлением доводилось до всеобщего сведения, что «при Совете образован отдел записей браков. Отныне церковный брак, наряду с обязательным гражданским, считается частным делом верующих; регистрация брачущихся у священника отменяется». Подписал заведующий отделом — Н. Чекалов.

Новая должность имела длинное и невыразительное наименование. Поэтому