Кавалер Красного замка - Александр Дюма

Все, кто видел появление этой прекрасной женщины, испустили крик: одни от злости — в это время были люди, ненавидевшие всякое превосходство, превосходство красоты, как превосходство капитала, гения или рождения, — другие от удивления, некоторые от жалости.

Женевьева различила между этими смешанными криками, без сомнения, один, потому что она обернулась в ту сторону, где стоял Морис, покуда президент перелистывал дело, исподлобья посматривая на обвиняемую.

Как ни было лицо Мориса скрыто широкополой шляпой, однако Женевьева увидела его с первого взгляда; тогда она обернулась к нему с нежной улыбкой и еще нежнейшим жестом она приложила обе руки, розовые и дрожащие, к губам и, вложив в них всю душу своим дыханием, послала воздушный поцелуй, который имел право принять только один человек.

Шепот участия пробежал по залу. Женевьева, окликнутая судьями, обернулась к ним, но остановилась на половине этого движения, и глаза ее с несказанным выражением ужаса приковались к одному пункту зала.

Напрасно Морис становился на цыпочки; он не видел ничего или, вернее, нечто важнейшее отвлекало его взгляд на сцену, то есть на судилище.

Фукье-Тенвиль начал читать обвинительный акт.

В акте говорилось, что Женевьева Диксмер была женой отъявленного заговорщика, в котором подозревали помощника умершего кавалера Мезон Ружа в нескольких попытках спасти королеву. Притом Женевьеву застали на коленях перед королевой, умолявшую обменяться с ней одеждой и предлагавшей умереть вместо нее. Такой нелепый фанатизм, сказано было в обвинительном акте, конечно, заслужит похвалу противников революции, но в настоящее время, когда каждый французский гражданин обязан жертвовать своей жизнью для сокрушения врагов Франции, это значит изменять вдвойне.

Женевьева на вопрос, сознается ли она, как показывают жандармы Дюшен и Жильбер, что ее застали на коленях перед королевой умолявшей поменяться платьем, отвечала:

— Да.

— В таком случае расскажите ваш план.

Женевьева улыбнулась.

— Женщина может надеяться, — сказала она, — но женщина не может составлять план, подобный тому, жертвой которого я стала.

— Каким же образом вы очутились там?

— Я действовала не по своей воле, меня принуждали.

— Кто принуждал вас? — спросил публичный обвинитель.

— Люди, грозившие мне смертью, если я не послушаюсь.

И разгневанный взор молодой женщины снова устремился к пункту зала, которого не видел Морис.

— Но как же во избежание смерти, которой вам угрожали, вы не боялись смерти, которая должна была последовать за вашим приговором?

— Когда я уступила, нож был на моей груди, между тем как топор гильотины был еще далеко от моей головы. Я уступила прямому насилию.

— Зачем не позвали вы на помощь? Вас защитил бы каждый добрый гражданин!

— Увы, — отвечала Женевьева с таким выражением печали и нежности, что сердце Мориса готово было разорваться. — Увы! Со мной не было никого.

Любопытство уступило состраданию. Многие головы поникли, одни скрывали слезы, другие дали волю слезам.

Тогда Морис приметил влево от себя голову, поднятую прямо, лицо неумолимое.

Это был Диксмер, мрачный, безжалостный, не спускавший глаз ни с Женевьевы, ни с судей.

Кровь бросилась в виски молодого человека; гнев поднялся из сердца в голову, наполнив все его существо жаждой мщения. Он бросил на Диксмера взгляд, заряженный таким сильным электричеством злобы, что кожевник, будто привлеченный этим сильным током злобы, обернулся к своему врагу.

Взоры их скрестились, как два пламени.

— Назовите же имена тех, которые принуждали вас, — сказал президент.

— Он был только один.

— Кто же?

— Мой муж.

— Знаете вы, где он?

— Да.

— Укажите его пребывание.

— Он мог быть подлым, но я никогда не унижусь до его подлости. Не мне доносить, где он скрывается; вы сами можете открыть его местожительство.

Морис посмотрел на Диксмера.

Диксмер не пошевельнулся.

В голове молодого человека сверкнула мысль: донести на него, донося на самого себя; но он подавил эту мысль.

«Нет, — сказал он, — не так должно умирать».

— Значит, вы отказываетесь помочь нам в розысках? — спросил президент.

— Я полагаю, что не могу этого сделать без того, чтобы не сделаться такой же презренной в глазах других, как сама презираю его.

— Есть ли свидетели? — спросил президент.

— Есть один, — отвечал экзекутор.

— Позовите свидетеля.

— Максимилиан Жан Лорен! — прокричал дребезжащим голосом экзекутор.

— Лорен! — вскричал Морис. — Боже мой! Что еще случилось!

Сцена эта происходила в самый день ареста Лорена, и Морис не знал об аресте.

— Лорен! — тихо проговорила Женевьева, оглядываясь с беспокойством.

— Отчего свидетель не отвечает на оклик? — спросил президент.

— Гражданин президент, — сказал Фукье-Тенвиль, — по недавно представленному доносу свидетель арестован на дому и сейчас прибудет сюда.

Морис вздрогнул.

— Есть еще другой важный свидетель, — продолжал Фукье-Тенвиль, — но его до сих пор не могли отыскать.

Диксмер с улыбкой обернулся к Морису. Может быть, в голове мужа мелькнула та же мысль, что и в голове любовника.

Женевьева побледнела и испустила слабый стон.

В это мгновение вошел Лорен, сопровождаемый двумя жандармами.

За ним и в ту же дверь явился Симон и сел в ложе, как постоянный посетитель.

— Ваше имя и фамилия? — спросил президент.

— Максимилиан Жан Лорен.

— Звание?

— Свободный человек.

— Ненадолго, — прибавил Симон, погрозив ему кулаком.

— В родственных отношениях вы с подсудимой?

— Нет, но имею честь быть одним из ее друзей.

— Знали вы, что она участвовала в заговоре о похищении королевы?

— Как я мог знать об этом?

— Ока могла доверить вам.

— Мне!.. Члену фермопильской секции! Что вы говорите!

— Однако вас иногда видели с нею.

— Я думаю, что даже часто.

— Вы знали ее как аристократку?

— Я знал ее как жену кожевника.

— Муж ее, в сущности, не занимался этим ремеслом, но только скрывался за ним.

— Этого я не знаю, я не был дружен с ее мужем.

— Расскажите нам о нем.

— О, с удовольствием!.. Муж ее — мерзавец!..

— Ради бога, сжальтесь, господин Лорен! — прошептала Женевьева.

Лорен продолжал совершенно равнодушно:

— Он пожертвовал бедной женой, которую вы видите, чтобы удовлетворить не политические свои убеждения, а личную ненависть… Тьфу!.. Я ставлю это существо почти на одну ступень с Симоном.

Диксмер посинел; Симон хотел было говорить, но президент велел ему молчать.

— Кажется, вы прекрасно знаете всю эту историю, гражданин Лорен, — сказал Фукье. — Расскажите ее нам.

— Извините, гражданин Фукье, — отвечал Лорен, вставая, — я сказал все, что знал.

Лорен поклонился и опять сел.

— Гражданин Лорен, — продолжал обвинитель, — ты обязан разъяснить дело суду.

— Пускай суд разъясняет сам, потому что я все сказал. Что же касается этой бедной женщины, повторяю, она только повиновалась насилию… Только взгляните на нее, ну похожа ли она сколько-нибудь на заговорщицу? Ее принудили сделать то, что она сделала — и все тут.

— Ты думаешь?

— Уверен.

— Именем закона, — сказал Фукье, — я требую, чтобы свидетель Лорен был представлен на суде как обвиняемый в соучастии с этой женщиной.

Морис испустил стон. Женевьева закрыла лицо руками. Симон заорал в порыве радости:

— Гражданин обвинитель, ты спас отечество!

Лорен, не отвечая ни слова, перешагнул через перила, чтобы сесть возле Женевьевы, и почтительно поцеловал ей руку.

— Здравствуйте, гражданка, — сказал он с удивительным спокойствием, которое произвело впечатление на публику. — Как ваше здоровье?

И сел на скамью подсудимых.

LII. Продолжение предыдущего

Вся эта сцена прошла перед Морисом, как фантасмагорическое видение. Опершись на рукоять сабли, которую он всегда носил, он видел, как один за другим падали его друзья в пучину, которая не отдает своих жертв, и этот образ смерти так поразил его, что он спрашивал у себя, зачем же ему, товарищу этих несчастных, хвататься за край пропасти и не предать себя в жертву водоворота, который увлек бы его вместе с ними.

Перелезая через перила, Лорен увидел мрачное и насмешливое лицо Диксмера, и когда сел возле Женевьевы, она наклонилась к его уху.

— Боже мой, — сказала она. — Знаете ли вы, что Морис здесь?

— Где же?

— Не глядите вокруг, ваш взгляд может погубить его.

— Будьте спокойны.

— Позади нас, у дверей. Какая горесть для него, если нас осудят! Лорен взглянул на женщину с нежным состраданием.