Наложница огня и льда (СИ) - Кириллова Наталья Юрьевна

Привязка, должно быть, влияет. Нежданно возникшие инстинкты. Слова Лиссет.

И все же шальная мысль обернулась мимолетной фантазией — Дрэйк рядом и это не струи воды касаются меня, а его руки, его ладони скользят по моим плечам, рукам. Его губы целуют шею, оставляя незримый огненный след. Он прижимается ко мне со спины, поддерживая, обнимая. Я почувствовала смутно, как мои ногти впиваются в кожу Нордана. Вскрикнула, увлекаемая в водоворот слепящий, дикий, в котором растаяли мысли, чувства, я сама, последовавший за мной мужчина…

Все-таки я смогла забыться на короткий срок. Плыла лениво в потоке приятной неги и легкой усталости, едва замечая происходящее вокруг. Нордан отпустил меня лишь несколько минут спустя, вывел из душевой кабинки, вытер большим полотенцем меня и себя. Затем подхватил на руки, отнес в спальню и уложил на кровать, укрыл одеялом. Я отбросила на подушку влажные волосы, прижалась к устроившемуся рядом мужчине. Не буду анализировать свои непристойные фантазии. В конце концов, это только воображение, разыгравшееся, разгоряченное чересчур затянувшимся душем. Подобное вряд ли возможно в жизни. Не в нашей жизни.

— Ты говорил, мой запах изменился, — и Лиссет это подтвердила.

— Немного. — Обнимающая меня рука Нордана поглаживала словно в рассеянности мое плечо. — Новый оттенок. И он не соответствует ни твоему настроению, ни эмоциям. Он просто есть, независимо, грустишь ли ты, находишься ли на грани срыва или наслаждаешься.

— На что он похож?

Нордан неизбежно должен почувствовать вторую привязку. В определенной степени Дрэйк теперь тоже часть меня.

— Вода. Фиалка. Еще совершенно идиотская ассоциация с весенним ручьем. Не могу от нее отделаться с момента, как увидел тебя сегодня выходящей из машины.

— Почему же, хорошая ассоциация, — но мне кажется отчего-то, что привязка должна отразиться на запахе иначе.

В доме тихо и лишь с улицы доносился едва слышный плеск фонтана да изредка шум проезжающего автомобиля. Прислуга, наверное, заканчивает свою работу, а Дрэйк у себя. Сидит по-прежнему в кабинете, разбирая бумаги, или в гостиной перед камином. Смотрит невидяще на огонь, пьет виски, не ощущая вкуса.

— Я хотел приехать в «Розанну» тем вечером. Даже в машину сел.

— Но не приехал.

— Не приехал, — в голосе сожаление, злость, горечь. — Снова возникла эта мысль о бренности человеческой жизни и что однажды тебя не станет и придется вновь свыкаться… с тем, что я сам по себе. Мысль паршивая, однако настойчивая. Я почувствовал бы, если бы ты… действительно умерла, но ты не умерла и наш яд усиливает регенерацию, так что…

Я прижалась теснее, ничего не говоря, не требуя объяснений. Дрэйк видел, как я умирала, считал себя виноватым в нападении керы, а Нордан чувствовал все на расстоянии. Не знал точно, что со мной, почему, мучился неизвестностью, но понимал отчетливо, что не может ничем помочь, что к тому моменту, когда он добрался бы до поместья, меня могло уже не быть в живых.

У каждого своя вина, своя боль. Свой страх потери, даже если кажется, что ничто уже не способно испугать, что нечего терять.

— Я не умерла.

— Не умерла. Но могла. Если бы не это диргово собрание, я сегодня же увез бы тебя подальше от Эллорийской империи и длинных щупалец братства.

— Куда?

— А куда ты хочешь?

— К морю. — Я закрыла глаза, представляя бескрайнюю синюю гладь, как на картинках, как описывали его в книгах, как рассказывал о нем Дрэйк. — Я никогда не видела моря. И чтобы домик на берегу. С палисадником.

— И с виноградником.

— Можно и с виноградником. И чтобы библиотека в доме была, — окружающий мир ускользал постепенно, исчезая за дымкой сна. И я не осознаю четко, думаю ли или же продолжаю говорить вслух. — И чтобы вы оба были рядом… всегда…

Несложная вроде мечта. И несбыточная.

Как и прежде, я сгорала в пламени ярком, бесконечном. Исчезала и возрождалась, плавилась и восставала из огня.

И все же что-то было иначе. Ощущение не только пламени, но и рук, губ, прикасающихся, исследующих мое тело, вызывающих новую волну жара под кожей, в крови. Легкая растерянность, непонимание происходящего. Знакомый уже холодок в кончиках пальцев. Сон ли, явь ли?

Я шевельнулась осторожно, открыла глаза. В спальне темно и за окном властвовала ночь, отбрасывая лунный свет каплями на задернутые неплотно портьеры, сплетаясь тенями деревьев, что росли вокруг дома. Живот царапнула щетина, обожгли прикосновением губы, показавшиеся слишком горячими по сравнению с разлившейся в воздухе прохладой и привкусом мороза внутри. В крови еще тлело воспоминание о пламени из сна, мешаясь причудливо, контрастно с холодом.

Заметив, что я проснулась, Нордан передвинулся, прижимая меня к матрасу, поцеловал. Я ответила, обняла. Время уходит, и мне жаль, что нельзя остановить его, задержать ненадолго.

— У тебя руки холодные.

— Они у меня часто холодные бывают. Папа говорил, что у меня крови совсем нет.

— Бывают. Но сейчас они холоднее обычного.

— Тебе это не нравится? — Я застываю, пытаюсь в полумраке рассмотреть выражение лица мужчины надо мной.

— Котенок, прекрати нервничать и дергаться без повода. С холодными руками ты не по тому адресу обратилась. И тем больше стимула тебя согреть.

Слышу усмешку в голосе. И теряюсь в поцелуе долгом, неспешном, обволакивающем туманом и щекочущей истомой. Не хочу сравнивать, не хочу выяснять, с кем лучше, а с кем хуже. Это глупо. Нельзя отказаться от правой половины тела лишь на основании, что в левой бьется сердце, без которого не сможешь жить, а в правой нет. И страшно, потому что, по сути, меня никто не спрашивает, не интересуется моим мнением, вновь делая выбор за меня.

Я отстранила чуть Нордана от себя, приподнялась. Мужчина следил за моими действиями пристально, с любопытством, но не возражал. Отодвинулся послушно, лег на спину, подчиняясь неловким моим рукам. Я перекинула ногу, усаживаясь сверху аккуратно, немного неуверенно. Наклонилась, чувствуя, как волосы упали по обеим сторонам моего лица, поцеловала сама и сразу, не позволяя поцелую стать глубже, скользнула губами по щеке, шее.

— Шель. — Мужские ладони провели по спине, бедрам.

— Просто скажи, если я сделаю что-то не так, — попросила я.

Я тоже исследовала, изучала, на сей раз не только пальцами, но и губами. Внимательно, осторожно, пробуя на вкус кожу, повторяя старательно то, что делали со мной. Родинка на шее, татуировка под левой ключицей, часто вздымающаяся грудь, короткий шрам между ребрами. Мне хочется запомнить каждую черту, каждую линию. Две недели срок невеликий, однако и немалый.

На животе я остановилась, выпрямилась, опустила ладонь ниже. Закусила губу, снова помедлив, но все-таки коснулась, обхватывая, чувствуя на себе взгляд цепкий, сумрачный.

— На сегодня вполне достаточно, — произнес Нордан резко, хрипло и я торопливо отдернула руку.

Мужчина приподнял меня, притягивая ближе к себе, опустил. Не сдержавшись, я ахнула удивленно. Мне странно, непривычно быть сверху, страшно ошибиться, но я делаю неуверенно первое движение. Снова. И снова. Нордан вдруг сел рывком, обнял меня за талию, прижимая к груди, направляя мои движения. Я ухватилась за его плечи, глядя в темные глаза, стремясь быть еще ближе. Не знаю, в какой момент я перестала следить за правильностью собственных действий, перестала опасаться ошибки. Впервые ощутила нашу потребность друг в друге. Ощутила тесным объятием, острым желанием не отпускать никогда. Лимонной кислинкой. Бескрайним океанским простором.

Я нужна Нордану. А он — мне.

Шаг за грань. Почти одновременно, не разжимая рук.

Я уронила устало голову на плечо мужчины, почувствовала, как он, не отпуская меня, откинулся на подушку. Мне не хотелось шевелиться, размышлять о ближайшем будущем, хотя мысли вяло возвращались к тому, что будет утром.

Мужчины уедут. Что изменят эти две недели?

Ничего. Или все.