Если покинешь меня - Зденек Плугарж

Парни пожали ему руку и ушли.

Всю обратную дорогу Вацлав молчал. Одно веко у него временами нервно вздрагивало. Только когда они въехали в Нюрнберг, он протянул бумажку с адресом Ярды.

— Хочешь? — спросил он Гонзика.

Гонзик отрицательно покачал головой.

Вацлав без дальних слов разорвал адрес Ярды на мелкие кусочки и, высунув руку в приоткрытое окно, разжал кулак. Клочки бумаги секунду летели вслед за автобусом, затем стали опускаться на мостовую.

Юноши брели по вечерним улицам. Вацлав все еще был бледен, он беспомощно прислонился плечом к фасаду здания и прижал руки к животу. Когда боль чуть утихла и Вацлав отдышался, приятели побрели дальше.

Не успели они сделать и нескольких шагов, как Гонзик схватил друга за рукав — перед широкой витриной стояла Катка. Вацлав споткнулся от неожиданности и остановился. В этот миг Катка повернула лицо в их сторону. Уклониться от встречи было невозможно. Катка подошла к ним, робко посмотрела в лица парней, не зная, что сказать.

— Оставь нас на минуту одних, Гонзик, — шепнул Вацлав. У него мгновенно поднялась мучительная изжога.

Гонзик покраснел и, засунув руки в карманы, медленно побрел к витрине туристской конторы и бессмысленно уставился на большую карту Европы. В его душе бушевало чувство обиды за унижение и гнев против Вацлава.

— Знаю, ты ждешь объяснения, — прошептала Катка так тихо, что он едва услышал ее.

— Какие объяснения? — прохрипел Вацлав. Ладони его вспотели, веко дергалось сильнее. — Не станешь же ты утверждать, что приходила к папаше Кодлу по служебному делу? — закончил он грубо.

Она стояла перед ним бледная, полуоткрытые губы ее дрожали.

— Ты пошла к нему добровольно?! — выкрикнул он.

— Да.

— Ночью?!

Катка хотела что-то сказать, но не смогла и только в ужасе смотрела на его дергающееся веко.

Вацлав глотнул воздух, тошнота подступила к горлу; боль в желудке смешалась с отвращением, в его уме мгновенно мелькнула мысль, что папаша Кодл, это животное, эта слюнявая морда, обладал ею. В глазах у Вацлава потемнело, на лбу выступил холодный пот. Боль и стыд, страшная ненависть и отчаяние ослепили его.

— Ступай туда, где тебе место!.. Иди к таким же, как ты!

Гонзик, оторвавшись на миг от витрины, вдруг увидел, как Вацлав, спотыкаясь, пробирается на другую сторону улицы между мчащимися автомашинами. Вот наконец он достиг противоположного тротуара и, как пьяный, прижался к столбу на автобусной остановке. Вацлава, по-видимому, тошнило, он прижимал носовой платок ко рту.

Катка, ошеломленная, стояла посреди тротуара, мешая прохожим, но ее безжизненные глаза не видели этого. Гонзик взял ее за руку, и она, словно ребенок, послушно пошла за ним. Рука у нее была холодная, бессильная. Низкое вечернее солнце озарило ее посеревшее лицо, и Катка зажмурила глаза; на ее правой щеке видна была знакомая Гонзику ямочка, но теперь она не украшала ее; лицо было поразительно безжизненным.

У Гонзика шумело в голове, ноги его отяжелели, как будто на них надели ботинки водолаза, ему захотелось присесть где-нибудь. Мысли в беспорядке роились в его голове, ему было ясно одно: Вацлав уходил от Катки, спотыкаясь. Гонзик недавно кое-что слышал от него о Катке, но не мог этому поверить, нет, никогда он этому не поверит!

Они брели, куда глаза глядят, мимо развалин старых улочек, сбегавших к реке. Катка безропотно шла рядом с Гонзиком. Вскоре на них повеяло освежающей прохладой. Но от грязной поверхности Пегницы, блеснувшей в просвете между домами, потянуло слабым запахом нефти. Они присели на скамейку в садике на мысе между рекой и фабрикой. Плакучая ива повисла над ними влажным занавесом. Здесь было приятно после знойного дня, а к запахам фабричных отходов они скоро привыкли. Невдалеке перекинулся через реку старый деревянный мост с крутой крышей. На противоположном крутом берегу террасами стояли дома с резными балконами, стройными готическими башенками на углах и множеством чердачных окон. Пощаженные войной дома — все здесь дышало глубоким покоем минувших столетий.

Катка неподвижным взором смотрела на хлопья белой пены, тихо подвигавшейся по грязной глади реки. Гонзик инстинктивно почувствовал, что Катке необходимо помолчать, что между нею и Вацлавом разыгралось что-то важное. Может быть, ему следовало бы радоваться, но лицо Катки беспокоило его. Он с огорчением подумал об утраченной ею спокойной уверенности, которой она так резко отличалась от других обитательниц лагеря. Она, как все в лагере, несла в себе тяжкую ношу, но теперь казалось, что тяжесть ее стала непосильной. За последние несколько дней черты ее лица как-то стерлись, весеннее солнышко слегка опалило его, но это не был здоровый загар, а только крупные темные веснушки, усыпавшие ее щеки и лоб.

И все же ее близость волновала. Голова у него чуть кружилась, а в ногах чувствовалась усталость. Это мозельское вино было отличным! Гонзик до сих пор чувствовал удовлетворение от превосходного обеда. Нет, как ни говори, а сегодняшний день — удачный. И вот он теперь сидит возле Катки, касаясь своим плечом ее плеча.

В отрочестве Гонзик в строжайшей тайне от всех любил представлять себе: во время кораблекрушения на обломках шлюпки спаслись только он и девушка, прекрасная, как богиня. Море выбросило их на пустынный тихоокеанский остров, которого даже нет на картах. На острове растут бананы и апельсины, в первобытных лесах прыгают обезьяны, на лугах пасутся антилопы, И они — спасшиеся от крушения — живут, страстно, безумно любя друг друга, забытые людьми, в полном одиночестве, здесь обрели они свой рай, как новоявленные «первые» люди.

Эта старая, волнующая картина вновь возникла теперь в его памяти. Извилина Пегницы в лучах заходящего солнца — это далекий океан, мыс с печальной ивой — часть девственного леса. Ведь и они вдвоем покинуты и забыты всем светом, неважно, что с настила старинного моста сюда доносятся шаги прохожих. Гонзик с Каткой отрешены от всего окружающего, родина для них еще более недосягаема, чем для тех, кто потерпел кораблекрушение посреди открытого океана.

Детские мечты. Какая наивность! Гонзик горько усмехается своему безрассудству. Со снисходительностью взрослого вспоминает он о долгих часах, проведенных где-нибудь в уединении над захватывающими книгами. Совсем в ином свете увидел он реальные приключения, в которых завяз! Они предстали перед ним без позолоты фальшивой романтики, в виде самой обыденной суровой жизни, в которой никто не скачет на конях, не стреляет из кольтов, но в которой жизнь человека на каждом шагу подвергается опасности! Прожитый здесь год навсегда излечил его от глупых мечтаний, и теперь перед ним стоит навязчивый вопрос: к чему, боже милостивый, приведет в конце концов эта трагическая ошибка?

Но возле Катки он лишался уверенности в себе, приобретенной в тяжелых испытаниях прошедшего года.

Он несмело положил руку на спинку скамейки за Каткиным плечом. До него донесся слабый, чуть пряный запах ее волос. Над безмолвной гладью реки, в лучах заходящего солнца толклись стайки мошек, в их пляске было столько жизни, а он, Гонзик, какой-то вялый, утомленный, от мозельского у него все еще чуть кружится голова. Уединение и остров в океане…

— Катка…

Она, наверное, не расслышала. Ее глаза в последнее время привыкли смотреть в пустоту, а сейчас она вдруг увидела картину: она входит в канцелярию управления лагеря, стучится в дверь кабинета папаши Кодла. Какую внутреннюю борьбу пережила она, прежде чем решилась вновь переступить порог этой комнаты, какое отвращение должна была подавить в себе, прежде чем отважилась взглянуть в лицо этому чудовищу.

— Вы обещали достать мне бумаги.

Электрическая бритва визжала возле его уха. Кодл даже не выключил ее, вынудив Катку повторять просьбу, кричать, чтобы заглушить машинку.

— Делаю, что могу, это не так просто!

Он не учел, что она-то слышит отлично, и тоже кричал во весь голос. Двумя пальцами он натягивал кожу на двойном подбородке и, наклонив кудрявую голову набок, брился. Катка, стиснув кулаки, упорно старалась не взглянуть на курительный столик, на диван, покрытый изношенным покрывалом.

— В таких серьезных делах, девонька, нельзя переть на рожон. Сейчас я не располагаю временем, с минуту на минуту жду приезда инспекции, ты заходи вечером, побеседуем о деталях…

Катка не дослушала и вышла, задыхаясь от страшной обиды и гнева. Она-то воображала, что цинизм имеет какие-то границы! В ее памяти запечатлелось выражение облегчения, отразившееся на его физиономии в момент, когда она взялась за ручку двери.

Катка повернула голову к Гонзику и отсутствующим взглядом посмотрела в его умиленное, как будто бы покорное лицо.

Все потеряла она в этой азартной игре: Ганса, мать, родину, право на труд и, наконец, Вацлава — единственного человека, чей духовный мир внушал ей уважение, единственного, кто теперь мог бы помочь ей выкарабкаться из этой трясины.