Незнакомцы - Дин Кунц

Он рассказал, как напечатал это слово сотни раз на компьютере, как шептал его во сне, потом протянул Паркеру второй листок бумаги.

— Но если ты рассказал о Луне только мне, как же об этом мог узнать тот, кто послал тебе эту записку? — спросил Паркер.

— Кто бы это ни был, — ответил Доминик, — он осведомлен о моих ночных блужданиях. Может быть, потому, что я обращался к врачу...

— Уж не хочешь ли ты сказать, что за тобой наблюдают?

— В некотором смысле именно так. Если не постоянно, то время от времени. Однако остается загадкой, каким образом наблюдающему стали известны такие вещи, как многократная запись слова «Луна» на компьютере, или то, что я бормочу его ночью. Не стоял же он, в самом деле, рядом с моей кроватью! Однако он точно знает, что кроется за всей этой чертовщиной.

Паркер наконец присел на край кресла.

— Найди его, и все станет ясно.

— Нью-Йорк слишком велик, чтобы начинать там поиски, — сказал Доминик. — Но, когда я получил первое письмо — о том, что мне следует покопаться в своем прошлом, — я сообразил: ты был прав, утверждая, что надлом моей психики связан с предыдущими переменами во всем моем поведении. А начались они именно во время моего путешествия из Портленда в Маунтин-Вью. И если повторить в точности тот же маршрут, останавливаясь в тех же мотелях и питаясь в тех же придорожных ресторанах, то не исключено — что-нибудь прояснится... Моя память может получить толчок.

— Но как ты мог забыть нечто чрезвычайно важное?

— А может, я вовсе ничего и не забывал. Может быть, меня лишили воспоминаний.

Решив оставить объяснения «на потом», Паркер спросил:

— Кто бы ни был этот парень, зачем ему посылать тебе записки? Ведь, насколько я понял, ты придумал версию, где тебе противостоит какая-то загадочная группа людей, и этот парень — один из них, не так ли?

— Возможно, он не полностью разделяет их позицию. Возможно, он против того, что сделали со мной, чтобы я все забыл.

— Сделали с тобой? Что ты хочешь этим сказать?

Доминик нервно покрутил в руках рюмку с ликером.

— Я не знаю. Но этот анонимный корреспондент явно хочет, чтобы я понял: у моих проблем не только психологическая подоплека. Мне кажется, он хочет помочь мне докопаться до истины.

— Так почему бы ему просто не позвонить тебе и не выложить все начистоту?

— Мне кажется, он не хочет рисковать. Он, видимо, участвует в какой-то тайной операции, и, если обратится ко мне открыто, его сообщники об этом узнают, и ему тогда несдобровать.

Паркер несколько яростно взлохматил пятерней шевелюру.

— Получается, что какая-то всеведущая тайная организация села тебе на хвост. Иезуиты, масоны и ЦРУ в одном лице? Ты и вправду думаешь, что тебе промыли мозги?

— Ну, если тебе так угодно, можно сказать и так. Чтб бы я ни забыл, мне помогли это забыть, это уж точно. И что бы я ни видел или ни пережил, это было нечто потрясающее, нечто страшное, поэтому-то воспоминания об этом и копошатся до сих пор в моем подсознании, давая о себе знать по ночам и через компьютерные послания. Даже промывание мозгов не смогло полностью стереть это событие из моей памяти! Стал бы кто-то из членов этого секретного общества рисковать головой из-за пустяка! Значит, игра стоит свеч.

Пробежав еще раз записки, Паркер вернул их Доминику и отхлебнул из рюмки.

— Черт побери! Похоже, ты прав, хотя мне это и не нравится. Мне не хочется в это верить. Это похоже на плод разыгравшейся писательской фантазии, словно бы ты обкатываешь на мне круто закрученный сюжет. Но как бы то ни было, я затрудняюсь дать тебе определенный ответ.

Только теперь Доминик сообразил, что слишком сильно сжимает свою рюмку с ликером. Он поставил ее на столик и положил руки на колени.

— У меня его тоже нет, — сказал он. — Но, кроме этой версии, ничто не объясняет связь между моим проклятым лунатизмом, переменами, происшедшими со мной позапрошлым летом во время поездки из Портленда в Маунтин-Вью, и двумя записками.

— Но что это может быть, Доминик? — озабоченно нахмурился Паркер. — Во что ты встрял во время ее?

— Понятия не имею.

— А ты не задумывался о том, что правда может оказаться слишком неприятной, чреватой опасными последствиями? Может, лучше бросить всю эту затею?

— Но, если я не узнаю правду, я так и буду блуждать по ночам всю жизнь. Во сне я убегаю от воспоминаний о случившемся со мной в пути позапрошлым летом, и, не выяснив, что же все-таки произошло, я никогда не успокоюсь. Более того, я могу сойти с ума. Да-да, именно сойти с ума, как ни напыщенно это звучит. Если я не узнаю правду, я начну думать об этом загадочном происшествии постоянно, во сне и наяву, пока в конце концов мне ничего не останется, как вставить себе в рот револьвер и спустить курок.

— Избави Бог!

— Я говорю вполне серьезно.

— Я знаю. Да поможет тебе Господь, дружище.

Рино, Невада

Зеба Ломака спасло облако. Оно закрыло Луну до того, как та успела окончательно овладеть им. Получив неожиданную передышку на время короткого затемнения царственного светила, Зебедия тотчас же сообразил, что стоит на морозе без пальто и, как загипнотизированный, пялится на ночное декабрьское небо. Если бы облако не прервало его забытье, он так бы и смотрел на Луну, пока та не скрылась бы за горизонтом, после чего, окончательно завороженный Луной, вернулся бы в обклеенную ее фотографиями комнату и лежал бы там, вперив взгляд в лик древнего божества, олицетворением которого у древних греков была Артемида, а у римлян — Диана, лежал, пока не умер бы от голода.

Зеб издал истошный вопль и побежал в дом, но поскользнулся и упал в сугроб, потом еще раз упал, споткнувшись о ступеньку крыльца, на четвереньках вполз в прихожую и, привалившись спиной к двери, перевел дух. Но и в доме он не был в полной безопасности. Закрыв глаза, он принялся срывать со стен фотографии и плакаты и швырять их на пол, и без того заваленный мусором и банками. Он не видел испещренного кратерами лика Луны, но все равно чувствовал его: ощущал бледный свет сотен лун на своем лице, их округлость, когда он рвал их на кусочки, что было, несомненно, безумием, поскольку это были всего лишь картинки, они не могли испускать свет или тепло, но тем не менее он все это чувствовал. Он открыл глаза и тотчас же был пленен до боли знакомым небесным телом.

«Все, — подумал Зеб, — теперь точно упекут в психушку до конца жизни. Как отца».

Подобно отдаленной вспышке молнии, эта мысль пронзила мозг Зеба Ломака, не дав ему окончательно помутиться. Не теряя даром ни секунды, он отшвырнул скомканный плакат и бросился на кухню, где на грязном обеденном столе его ждало заряженное ружье.