Незнакомцы - Дин Кунц

— Выброси все дурацкие книжки о Луне, сорви со стен плакаты, вымой кухню, побрейся и прими душ. После этого ты, может быть, сообразишь, что с тобой творится. А пока ты всего этого не сделаешь, нечего и думать о том, чтобы обратиться к кому-то за помощью.

Весь этот монолог был произнесен при лежащем на столе охотничьем ружье. Хорошо, что он стряхнул с себя дурман лунофобии и проголодался, но если этот кошмар снова затянет его, то еще неизвестно, опомнится ли он во второй раз. А поэтому, если он не найдет в себе силы противиться чарам лун на стенах своего дома, лучше недолго думая взять ружье со стола, вставить ствол в рот и спустить курок.

Лучше умереть, чем жить так дальше.

Лучше умереть, чем жить взаперти в дурдоме, как его покойный отец.

Вернувшись в комнаты, Зеб начал собирать книги, не поднимая глаз от пола. У некоторых из книг когда-то были яркие обложки с фотографиями Луны, но он вырезал картинки. Набрав стопку книг, Зеб вышел с ней во двор, запорошенный снегом, и ссыпал книги в бетонную яму для сжигания мусора. Дрожа от холода, он бегом вернулся в дом за новой стопкой, стараясь при этом не глядеть на небо, чтобы не видеть зависшее в черноте светило.

Его неудержимо тянуло вернуться во двор с телескопом и продолжить изучение Луны, бороться с этим желанием ему было так же трудно, как наркоману с тягой к очередному уколу героина, но Зеб держался.

Одновременно в нем нарастали воспоминания, связанные с четырьмя забытыми им людьми: Домиником, Джинджер, Фэй и Эрни. У него было чувство, что он найдет разгадку своего увлечения Луной, лишь только вспомнив, что же это за люди. Он сосредоточился на их именах, чтобы забыть на время о Луне, и, похоже, ему это удалось, поскольку он перетаскал в яму почти три сотни книг.

Но едва Зеб чиркнул спичкой и наклонился, чтобы поджечь их, как обнаружил, что яма пуста. Ошеломленный, он в ужасе уставился на нее, потом бросил коробок и бегом вернулся в дом. Распахнув дверь кухни, он вбежал в нее и замер, увидев то, чего больше всего боялся: стопки мокрых книг лежали на полу, перепачканные золой. Значит, он сначала отнес их в яму, а потом, уже не помня себя, под воздействием Луны перетаскал обратно в дом.

Зеб заплакал, но стиснул зубы и вновь начал таскать книги в яму с упорством грешника, расплачивающегося в аду за земные грехи. Когда он решил, что снова заполнил яму, и стал шарить по карманам в поисках спичек, он вдруг понял, что носил книги не к тому месту, где хотел их сжечь, а от него. Луна не выпускала его из своей мертвой хватки.

Снег перед домом искрился лунным серебром. Сам того не желая, Зеб поднял голову и взглянул на почти безоблачное черное небо.

— Луна, — произнес он.

Теперь он знал, что он уже мертвец.

Лагуна-Бич, Калифорния

Для Доминика Корвейсиса Рождество мало чем отличалось от обычных дней. У него не было ни жены, ни детей, ради которых стоило бы как-то выделять его — покупать подарки и прочее. Не было у него и родственников, с которыми он мог бы разделить праздничную трапезу: индейку и мясной пирог. Приглашения немногочисленных знакомых, в их числе, конечно же, и Паркера Файна, он обычно отклонял, чтобы не чувствовать себя пятым колесом в телеге. Однако он никогда и не скучал на Рождество, вполне довольствуясь редкой возможностью почитать хорошую книгу.

Но в это Рождество Доминик был слишком рассеян для чтения, терзаемый загадочным посланием, полученным накануне, и настоятельной потребностью в таблетке валиума, с которой он упорно боролся. Даже страх перед приступом сомнамбулизма не заставил его вчера принять успокаивающее и снотворное, и он был настроен воздерживаться от лекарств и в дальнейшем, как ни трудно это для него было.

В конце концов, не полагаясь больше на силу воли, он выбросил все таблетки в унитаз. В течение дня возбуждение его стремительно нарастало и к вечеру достигло уровня, который он испытывал до того, как стал принимать транквилизаторы.

В семь часов Доминик прибыл в живописный модернистский особняк Паркера на склоне холма и согласился откушать домашнего яичного ликера с корицей. Непривычно было видеть художника чинным, ухоженным, подстриженным, с расчесанной бородой и в строгом костюме. Однако он был не в состоянии долго сохранять соответствующую торжеству благообразность, сдерживая свою кипучую натуру.

— Какое чудесное Рождество! — восторгался он. — Сегодня в моем доме царят мир и любовь, можешь мне поверить. Мой драгоценный братец позволил себе только сорок или пятьдесят едких и завистливых реплик по поводу моего успеха, что почти вдвое меньше, чем он отпускает в мой адрес в не столь торжественные дни. Моя святейшая единоутробная сестрица Карла всего лишь один раз назвала свою невестку Дорин сучкой, но и это вряд ли можно поставить ей в вину, поскольку Дорин к тому времени уже успела навесить на Карлу ярлык «безмозглой истерички и психопатки». В самом деле, сегодня все чертовски внимательны и любезны. Никто не распускает руки, можешь себе представить. И даже муж Карлы, хоть и напился в стельку, как обычно, не буянил и не падал с лестницы, как в пошлом году, хотя и норовил отколоть какой-нибудь номер.

— Я намерен отправиться в путешествие, — сказал Доминик, когда они отошли к окну, оставшись вдвоем. — До Портленда я долечу самолетом, а там возьму напрокат машину. Я повторю тот маршрут, что проделал позапрошлым летом, от Портленда до Рино, через Неваду и Юту по шоссе № 80, а потом заеду в Маунтин-Вью.

Доминик сел в кресло, однако Паркер оставался на ногах, явно взволнованный услышанным.

— Что произошло? — спросил он. — Зачем тебе это нужно? Ты в здравом уме? Похоже, что нет. Похоже, у тебя откуда-то появилась идея, что эта поездка каким-то образом связана с переменами, происшедшими с тобой в позапрошлом году. Снова бродил ночью?

— Пока нет, но сегодня, кажется, мне этого не избежать, потому что я выбросил все таблетки. Они мне не помогали. Я лгал. Я начал привыкать к ним, Паркер. Я думал, что уж лучше сидеть на таблетках, чем постоянно думать о том, какие фокусы я вытворяю по ночам. Но теперь со всем этим покончено. Вот, взгляни! — Он протянул Паркеру два послания от неизвестного доброжелателя. — Загвоздка, оказывается, не только во мне и в моей психике. Дело представляется куда более серьезным и странным.

Паркер взял у него из дрожащей руки первую записку, прочитал ее и тупо уставился на друга, не в силах вымолвить ни слова от потрясения.

— Я нашел это вчера в своем почтовом ящике на почте. На конверте не было обратного адреса. А другое письмо, если так его можно назвать, пришло ко мне домой. В нем было всего одно слово: «Луна».