Годы нашей жизни - Исаак Григорьевич Тельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда-то они жили по соседству. Маленькая Галя была заядлая юннатка и завела дома зооуголок с птицами, кроликами, мышами и ужами. Особенно популярны были ее зеленые лягушки.
В те годы не оповещали об изменениях погоды, а бюро прогнозов еще не пользовалось такой известностью, как теперь. Но во дворе старого дома на улице Воровского всегда знали, когда пойдет дождь. Его предвещал крик зеленых лягушек в зооуголке Гали Олевари.
Года полтора назад бывшие соседки случайно встретились. Олевари рассказывала, что работает научным сотрудником в Академии наук.
Но в Украинской академии тысяч пятнадцать научных сотрудников. К счастью, в письме есть спасительная строка: «Если я не ошибаюсь, Галя теперь гидробиолог».
Письмо пришло с вечерней почтой. Нетерпеливо ожидаем утра и немедленно звоним в институт гидробиологии.
— У вас работает товарищ Олевари?
— Да.
— Пожалуйста, попросите ее, — даже дыхание перехватило, — к телефону.
— Галина Арсентьевна уехала в Африку.
Этот весьма обычный факт нас расстроил. Может быть уловив нашу растерянность, на другом конце провода звонкий молодой женский голос повторил:
— Вы слышите? Она в Африке.
Будем ждать возвращения.
А поиски продолжим.
Мы уже искали письмо Крупской в газетах первых лет после смерти Ленина. Учителя говорят, что оно относится к двадцать шестому году. Надо снова вернуться к газетным комплектам.
Номер за номером просматриваем самую большую киевскую газету «Пролетарскую правду» за двадцать шестой год.
Не находим.
И в «Комунiстi» тоже нет. Уже без особой надежды смотрим «Киевский пролетарий». Перелистали почти весь годовой комплект. И вдруг в номере за шестое ноября читаем небольшую заметку о делах пионеров третьей группы 43‑й трудшколы и о письме Крупской. Она напечатана рядом с сообщениями об открытии новой трамвайной линии, нового рабфака, нового детдома.
По Киеву уже не бродили ватаги беспризорных, но много ребят еще обитало в заброшенных подвалах, полуразрушенных домах, в ямах на Владимирской горке.
Газета цитировала предисловие школьников к своему изданию.
«В память дедушки Ильича наш коллектив решил выпустить свою книгу с тем, что весь доход от нее поступит в пользу беспризорных. Желающие прочесть книгу вносят редколлегии не менее пятнадцати копеек».
Из заметки в «Киевском пролетарии» узнаем, что ребята создали фонд помощи беспризорным. На собранные деньги купили полотно, и звенья сшили белье для беспризорных.
Приведены некоторые места из письма Крупской: «Вашу книгу я показывала многим — посылаю десять рублей собранных денег...»
Среди снимков Крупской есть фотография девочки в строгом форменном платье. Семья Крупской жила в Киеве в 1877 году во время русско-турецкой войны. Тут восьмилетняя Надя дружила с пленным турчонком, попавшим в неведомый город на берегу Днепра. В классе она сидела на последней парте. Занятия в школе были неинтересные — только заставляли списывать по многу страниц из книг и учить длинные французские стихи.
Должно быть, эта фотография или репродукция с нее и висела на стене в третьей группе «А».
От старых учителей мы узнали, что учительница третьей «А» Анастасия Ивановна Дудник в тридцатые и сороковые годы не только преподавала в школах, но и писала статьи по методике, интересовалась научной работой.
Возможно, сохранились какие-нибудь материалы, тетради, письма Анастасии Ивановны? И может быть, среди них есть важные для нас документы? Где они могут быть? Скорее всего, у семьи. Но о семье Дудник учителя не могли ничего сообщить.
В киевской телефонной книге значится несколько Дудников. Переговорим с каждым из них, извинимся и объясним, чем вызвано наше необычное вторжение.
Шесть звонков. Шесть весьма вежливых ответов. Все отрицательные.
Тем не менее не нужно терять веру в случай.
В седьмой раз повторяем, каких именно Дудников ищем. И вдруг слышим:
— Я сын Анастасии Ивановны.
Ни на минуту не откладываем встречу. Мчимся на Золотоворотскую улицу.
Нас встречает седой полковник лет под пятьдесят. И, глядя на него и на большой портрет красивой седой женщины с пышной короной волос и крупными чертами лица, мы находим сходство между матерью и сыном. Оно в мужественном и открытом выражении глаз.
Ростислав Петрович Дудник вспоминает январский день сорок первого года. Военный инженер-путеец, он приехал из командировки и застает мать у окна. Анастасия Ивановна плачет. Он встревожился. Но по глазам матери тотчас понял, что это не те слезы, в которых боль и горечь. Анастасия Ивановна только что вернулась из Верховного Совета Украины, где ей вручили грамоту заслуженной учительницы.
Рассказываем Дуднику о поисках, которые ведем. Он качает головой в знак того, что никого из учеников Анастасии Ивановны не знает.
Но едва мы заговорили о письме Крупской, Ростислав Петрович вскочил со стула и стал торопливо открывать ящик. Из старой папки торчали глянцевитые края большого листа бумаги. Дудник взял его в руки и сказал:
— Теперь я понимаю, в чем дело.
Потом медленно, чуть хриплым голосом, стал читать с листа:
«12/V 1926 г.
Дорогие ребята!
Получила ваше письмо и книжку. Видать, вы над книжкой немало поработали. Когда читаешь вашу книжку, видишь, какая разница между старой школой и новой.
Когда мне было 11 лет, я была в гимназии. Мы целый год писали изложение описания добывания соли, на уроках грамматики щипали друг друга, чтобы не заснуть, а шить учились — подрубая ни на что не нужный кусок полотна.
Ну вот, когда читаешь вашу книжку, невольно думаешь, как славно и как многому учатся теперь наши ребята.
Пожалуй, и вправду сумеете вы устроить всю жизнь по-новому, так, чтобы всем жилось хорошо.
Вашу книжку я показывала многим — посылаю десять рублей собранных денег.
Посылаю вам также свою детскую карточку. Было мне тогда лет восемь, жила я в Киеве на Прорезной и ходила учиться в школу на Крещатик.
Ну, до свидания, ребята.
Хорошо, что о других ребятах заботитесь.
Пишите иногда.
Н. Крупская».
Вот письмо, которое мы искали. Среди бумаг учительницы Дудник сохранилась фотокопия с оригинала, написанного рукой Крупской, которая вела постоянную, большую и очень интересную переписку с советскими ребятами.
Воспитание подрастающего поколения, его духовный мир, большевистская закалка всегда
