Годы нашей жизни - Исаак Григорьевич Тельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Недавно он приезжал в Киев по делам и заодно чтобы порыться в фондах столичных архивов, музеев.
В воскресенье мы отправились с ним на Владимирскую в Музей Ленина. Максим Фомич целый день ходил по залам, все внимательно рассматривал и часто доставал торчавшую из кармана пиджака тетрадь для заметок.
— Вы посмотрите, — взволнованно говорил старый учитель, — обыкновенная металлическая ручка. Простое ученическое перо... И этой ручкой писал председатель СНК Ульянов-Ленин.
Обнаружив какой-нибудь новый для него документ, Максим Фомич привычным жестом сдвигал на лоб очки в массивной роговой оправе, потом, приблизив лицо к стеклу, перечитывал текст и записывал в тетрадь.
«На капитанском мостике великого корабля революции...
Рулевой рабоче-крестьянского корабля... У руля рабочего государства...»
Эти выписки он сделал в небольшом зале, посвященном жизни Ленина в 1922—1923 годах. Там выставлены некоторые письма Владимиру Ильичу с Украины.
Положив на подоконник тетрадь в клеточку, учитель истории крупным размашистым почерком записал:
«В письмах тех лет — чаще всего образ Ленина — капитана, рулевого».
Потом он надолго задержался у стеклянного шкафа, в котором хранится несколько подарков, преподнесенных Владимиру Ильичу в 1922—1923 годах, — чайный сервиз, настольный телефон, шерстяные перчатки.
В Музее Ленина каждая реликвия имеет особую значимость. Максим Фомич переписал в свою тетрадку надпись, которую никелировщик вывел на телефоне, а вязальщица на перчатках.
Из всех подарков учителя почему-то больше всего заинтересовал сервиз работы барановских мастеров. Может быть потому, что он сделан в 1922 году, когда кругом свирепствовала отчаянная разруха?
Максим Фомич через стекло рассматривал узоры на посуде, ленинские инициалы на чашках. Судя по тому, как учитель был сосредоточен, чайный сервиз, должно быть, вызывал у него какие-то ассоциации.
Нам сразу вспомнился подарок, который Максим Фомич приготовил внучке. Накануне, в субботу, бережно расставляя на столе миниатюрную посуду с веселым орнаментом, старый учитель говорил нам, какое впечатление произвела на него выставка украинского фарфора, фаянса и стекла, где он купил этот детский сервиз. На маленьких блюдах, вазах, тарелках, чашках тоже марка Барановского фарфорового завода.
Сама собой возникла и напрашивалась параллель. Но Максим Фомич, оказывается, думал совсем о другом.
— Я тогда работал на Волыни в наробразе, — вдруг сказал он. — Барановка входила в наш уезд. Помнится мне, был разговор, что Ленин сердился за этот подарок. Но я потом нигде ничего не встречал... об этом...
Мы уже стояли у макета дома в Горках, но мысль, возникшая у Максима Фомича, очевидно, все еще не оставляла его, и он снова, показав на сервиз, стоявший в шкафу с подарками, произнес:
— Если заняться его историей, наверное, отыщется немало любопытного.
2
На карте, висевшей в кабинете Ленина, Барановка была обозначена едва заметным кружочком. Она затерялась среди непаханых полей и лесов Волыни, где все еще бродили остатки банд.
Городок знаменит старинным фарфоровым заводом, вокруг которого он вырос. Но вот уже пять лет, как потухли заводские горны, в камни превратилась фарфоровая масса.
И до фарфора ли в первый мирный после гражданской войны советский год, когда идет борьба с разрухой и врагами, голодом и беспризорностью, с вошью и тифом?!
Второе мирное лето было таким же неслыханно тяжелым. И ко всему прибавились большие тревоги о здоровье Ленина.
В конце мая 1922 года Владимир Ильич тяжело заболел. Вся молодая республика словно встала у его постели. В Горки к Ленину, побеждавшему болезнь, шли письма рабочих.
Еще один завод ожил! Открыли школу и рабфак! Задымили трубы! Пущена фабрика!
Не было лучшего лекарства для Ильича.
И не было вестей радостней тех, которые облетели страну в начале осени 1922 года: Владимир Ильич еще в Горках, но уже работает — читает, пишет и думает.
Тем временем на заводском дворе в Барановке немолодой механик-самоучка Алексей Васильевич Бродский и еще несколько человек бились над тем, чтобы собрать и отремонтировать мощный локомобиль. С этого должно было начаться второе рождение знаменитого завода, который уберегли старые рабочие. Они несли охрану цехов, сами взяли на учет оборудование и ценное сырье, краски, золото, которое в заброшенных колодцах припрятали управляющие, надеявшиеся еще послужить старому хозяину — господину Грапари, послу Греции при русском дворе.
Белополяки, отступая, отдали приказ уничтожить сразу все цехи и прислали подрывную команду. Спасение завода стоило жизни многим членам завкома, действовавшего подпольно.
И теперь те из старых рабочих, которые уцелели, и те, кто вернулся на свой завод с фронта, не ожидали, пока из губернии дадут средства, пришлют материалы. Не было электроэнергии, но можно заставить и старый локомобиль послужить восстановлению Барановки.
Ранним осенним утром 1922 года локомобиль заработал, и впервые после многих лет вновь заревел сиплый гудок фарфорового завода.
В небе над городком поплыли черные дымки.
Вероятно, люди, увидевшие чудо — двинувшийся по рельсам первый паровоз, не были так радостно потрясены, как труженики Барановки.
Волновались силикатчики, которым выпало сделать первую фарфоровую массу. Формовочный и горновой цехи уже были наготове. А в живописном мастера росписи, истосковавшиеся по работе и давно не державшие кистей, тренировали пальцы, привыкшие к затвору винтовки.
Завод пошел! Люди, которые вопреки разрухе и тысячам трудностей, смогли его пустить, видели из своих цехов, из своего городка всю страну, поднятую Лениным к новой жизни.
Второго октября 1923 года Владимир Ильич приехал из Горок в Москву и снова стал у государственного руля. На следующий день, в шесть часов, как всегда минута в минуту, Ленин появился за столом в небольшом, узком, с низкими потолками и голландской печью, Красном зале, где заседал Совнарком.
Возвращение Ленина на капитанский мостик советского корабля придавало еще больше сил всем, кто самоотверженно трудился на великой и трудной стройке первого государства рабочих и крестьян.
В далеком волынском городишке, на заводе, в печах которого обжигали первую партию советского фарфора, тогда состоялось торжественное собрание.
— За семь десятков лет, — вспоминал механик Алексей Васильевич, — довелось мне побывать на всяких собраниях. Многие вылетели из головы, а вот то навсегда врезалось в память. Помню, было оно в цехе. Народу собралось видимо-невидимо. Все стоят, а ораторы взбираются на бочку, на станок. Говорили
