Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

Приятно было вот так сидеть в одиночестве и вспомнить о прошедшем, никто его не беспокоит, никто не отрывает от размышлений… Нестеров последние годы много работал над картинами, много положил труда и для оформления Владимирского собора в Киеве. Были разочарования, горькие ошибки и тяжелые переживания… Какие баталии развернулись вокруг его «Пустынника», «Видения отроку Варфоломею», последних его картин о Сергии Радонежском — «Труды преподобного Сергия» и «Благословение преп. Сергием Димитрия Донского на Куликовскую битву». Стасов, Мясоедов, Маковский, Николай Ге яростно доказывали, что его картины пронизаны вредным мистицизмом, что художник рисует иконы, которым место в церкви, а не на выставках передвижников… А Левитан, Суриков, Шишкин, Прянишников, Ярошенко яростно отстаивали свободу художника в выборе темы и средств ее воплощения, крепко поддержали его в критическую минуту, как и Аполлинарий Васнецов, Остроухов, Архипов. А Павел Михайлович Третьяков просто-напросто купил «Варфоломея» для галереи. Как он выдержал все эти годы, продолжал работать?.. Его упрекали за то, что он рисует скиты, схимников, объявляли его путь исканий никуда не годным путем и призывали обратиться к действительной жизни, призывали учиться у старейших своих товарищей, от картин которых, дескать, веет подлинной жизнью. А разве жизнь великого человека XIV века — это не действительная жизнь, достойная отображения на художественном полотне? Нет, «Отрок Варфоломей» останется его любимейшим произведением, и кому ничего не скажет эта картина, тому не нужен и весь Нестеров… В этой картине он попытался раскрыть глубину человеческих переживаний накануне каких-то решающих событий в его жизни, предопределяющих и судьбы его народа и государства. И вот недавно он закончил и выставил на Нижегородской выставке свою картину «Юность Сергия». Сколько провел он часов в поисках лица своего юного героя… Только во сне оно мерещилось ему, а просыпался — и лицо исчезало… Господи, какие сомнения и страдания он пережил тогда… Не выставлял готовую картину, которую одобрили братья Васнецовы, Левитан, Остроухов, Архипов… Снова и снова возвращался к ней… Пятьсот лет минуло со дня кончины преподобного Сергия Радонежского, а как современно звучат слова Ключевского о нем: «Преподобный Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему пароду, что в нем еще не все доброе погасло и замерло: своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч…» Вот в чем смысл жизни Сергия Радонежского: пробудить доброту в народе своем, а значит, и сам он должен прежде всего излучать доброту, любовь к окружающему, покой и радость. Значит, выражение глаз, сама фигура — все должно призывать к торжеству вечного бытия. А с этой картиной сколько он претерпел… И как он сильно устал душою и телом в постоянной и неравной борьбе… «Лежишь, как карась на сковородке, а тебя то с того, то с другого бока поджаривают, маслица подбавляют… Зачем искать историю в моих картинах? Я не историк, не археолог. Я не писал и не хотел писать историю в красках. Это дело Сурикова, а не мое. Я писал жизнь лучшего человека Древней Руси, чуткого к природе и ее красоте, по-своему любившего родину и по-своему стремившегося к правде…»

Михаил Васильевич в последние годы бывал в Москве наездами, искал здесь уединения, душевного отдыха и покоя… Но вскоре друзья его узнали, что он снова живет на Кокоревском подворье, на Софийской набережной, и стали часто бывать у него. Товарищи-художники часто селились в той же гостинице, удобно расположенной в городе, уютной. Начинались либеральные разглагольствования, и лишь один Шишкин говорил по-иному, спасибо старику за правду… Так вот проведет время далеко за полночь, вернется к себе в номер, проспится, только примется за работу, а тут снова приносят приглашение — не угодно ли прийти, от пяти до семи вечера принимают, и прочее и прочее. И как надоедает город с этими непременными обязанностями бывать то там, то сям. Надоели разговоры о картинах, об академии, о том, кто будет ректором, кто членом академии, о стариках, о молодых… Как хочется все это забыть, уехать куда-нибудь в деревню и где-нибудь в тихом лесу наслаждаться природой и писать этюды, как в прежние годы, и почувствовать себя моложе лет на десять…

Михаил Нестеров с грустью вспоминал потерянное время, отданное на оформление Владимирского собора в Киеве. Лишь недавно он исполнил официальные заказы, но эта работа мешала ему полностью отдаться делу своей жизни… И вот он уже около двух лет — свободная птица, а чувства свободы никак не обретет. Он уехал в Сергиев посад, поселился там в монастырской гостинице, в трех верстах от Троицкой лавры, вроде зажил свободно и независимо, стал писать этюды, наслаждался природой, с каждой минутой все больше ощущая слитность с нею, отыскивая в ней все новые и новые краски, звуки, и сколько возникало у него мыслей, чувств, мечтаний… А дальше этюдов дело не пошло, и он вновь и вновь возвращался к своему «Сергию», чтобы найти художественный образ великого человека… И не раз он отказывался от официальных заказов, которые так и посыпались на него после Владимирского собора… Парланд предложил ему взяться за написание образа Христа для главного иконостаса храма Воскресения, а потом написать образа иконостаса для собора в Баку… Все это надоело, только деньги, деньги, деньги…

«А хорошо вот так сидеть и вспоминать свое детство, свои первые шаги, первых учителей… Отойти бы от всего сиюминутного, ну что мне до того, что Владимир Маковский вышел из Товарищества, обозвав их позорно — старыми девами, которые хвастаются своей невинностью… Ну что мне до того, что он получил за эти слова нарекания? Вот уж сколько страниц я написал о своем детстве… И ведь как все вспоминалось, будто вчера все и произошло. Буду продолжать…»

Михаил Васильевич посмотрел на часы: не заметил, подошло обеденное время. Вышел в коридор, спустился вниз. Оказалось, приходил Архипов, оставил карточку, на которой известил о своем скором приходе. «Ну что ж, успею пообедать, а потом уж поговорим…»

Нестеров любил этого незаурядного художника.

Не успел он возвратиться после обеда к себе, как тихо постучали в дверь — вошел Абрам Ефимович Архипов. Обнялись, и пошли разговоры…

Архипов сказал:

— А ты ничего не слышал о новом открытии Саввы Великолепного? Вся Москва об этом говорит.

Михаил Васильевич, любивший оперу, может, только чуть меньше живописи, встрепенулся…