Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

Нестеров любил этого незаурядного художника.

Не успел он возвратиться после обеда к себе, как тихо постучали в дверь — вошел Абрам Ефимович Архипов. Обнялись, и пошли разговоры…

Архипов сказал:

— А ты ничего не слышал о новом открытии Саввы Великолепного? Вся Москва об этом говорит.

Михаил Васильевич, любивший оперу, может, только чуть меньше живописи, встрепенулся…

— Вся Москва говорит о Федоре Шаляпине. Такого прекрасного артиста давно не было у нас…

— Что, лучше Мельникова и француза — баритона Девойода?

— Говорят, что-то невероятное, так играет, что все просто ахают от восторга…

— Ну уж, разве может быть кто-то лучше Девойода… Вот недавно я слушал Девойода в итальянской опере… Так он до того нас увлек, что решили поднести ему как-нибудь свои рисунки, благо, говорят, он любит страстно живопись и человек с очень топко развитым эстетическим чувством. И вообще, скажу тебе, вот артист в полном и широком значении этого слова! Его манера петь и играть полна царственной прелести и высоко поэтична. А какое умение в выборе костюма, грима… Вот кто действительно имеет право на мировую славу… Только подобный ему артист…

Михаил Васильевич увлекся — он мог говорить о музыке до утра. Превосходно знал оперное искусство, часто бывал и в Большом театре, и в Мариинском…

— Дай-ка лучше я тебе почитаю то, что написал сегодня совсем в другом жанре, — улыбаясь, сказал Нестеров и подошел к столу, где белели листочки рукописи «Мое детство». — Послушай, получается ли что-нибудь…

Нестеров читал хорошо, ясным, звучным голосом. Перед Архиповым мелькали эпизоды жизни вроде бы давно ушедшей, но такой всем близкой и дорогой.

— Ты знаешь, мне очень понравились твои воспоминания. Но ты так мало еще сделал… — сказал Архипов, когда Михаил Васильевич закончил чтение.

— Да я только начал писать, к тому же засомневался, стоит ли. Ведь мемуары — удел старости, а мне всего-то, как и тебе, тридцать пять…

— Не так уж и мало, если вспомнить, что Рафаэль, Пушкин к этому времени почти закончили свой земной путь… Ты был на Нижегородской выставке? Расскажи о своих впечатлениях, мне так и не довелось.

— Да, лето этого года полно впечатлений, только записывай, да вот все некогда… Сейчас расскажу, попрошу только, чтобы принесли самовар с чаем.

Михаил Васильевич распорядился, а сам, удобно устроившись за столом и усадив своего дорогого гостя, стал вспоминать:

— Ты подумай, сколько событий произошло с тех пор, как мы не виделись… Задумал новую картину, интересный сюжет из монашеской жизни, потом поездка на Нижегородскую выставку, из Нижнего обратно к монахам. Прожил в Сергиевом посаде три недели, потом в Уфу, потом в Киев, где состоялись памятные дни киевских праздников: 20 августа совершилось освящение Владимирского собора, а 19-го, накануне, была первая всенощная, о которой мы с Васнецовым мечтали несколько лет, еще на лесах собора. Если б ты был с нами, это был бы поистине праздник сердца…

— Ну а что ты скажешь о выставке-то, ведь столько было шуму здесь и разговоров о выставке…

— Да видишь, сколько накопилось, обо всем хочется тебе рассказать… Про выставку скажу следующее: она грандиозна, но скука на ней немногим меньшая, чем на выставках в Обществе поощрения художеств. Знаешь этот дом в Петербурге, на набережной Мойки между Синим и Красным мостом?

Архипов утвердительно кивнул. Нестеров весело на него посмотрел.

— Ну так вот. Цены ужасающие… Лучший отдел — Дальнего Севера, оформлял его Костя Коровин по заданию Саввы Великолепного, панно Коровина украшают стены здания, живо и со вкусом подобраны многие детали и подробности северного быта.

— Неужели удалось?

— Его «Северное сияние» просто превосходно. Есть там и картины Серова… Словом, поездка на Мурман им удалась, Савва и на этот раз точно выбрал себе помощников, хотя поначалу я и думал, что они не справятся с таким заданием. Ты же знаешь легкий характер Костеньки, долго сидеть на одном месте не может…

Превосходно оформлен мануфактурный отдел и по богатству своих витрин и экспонатов. То, что можно увидеть у Сапожниковых и Морозовых, не встретишь и в прославленной Европе. Привлекают отделы военный, среднеазиатский, галерея машин, панорама «Покорение Кавказа»…

Нестеров горестно вздохнул, вспоминая свои не очень-то веселые впечатления от выставки, особенно по художественному отделу…

— Ужасен Маковский… Картина «Минин» показывается в отдельном павильоне, за отдельные три гривенника. Все сделано автором в интересах картины. Он позаботился о ней, как о дорогом покойнике. Похороны первого разряда… Ковры, гобелены, возвышенные места для зрителей, реклама. Картина колоссальных размеров. Огромная толпа с традиционным юродивым, девицей, вынимающей серьги из ушей, и прочая, прочая. Все на картине есть: Минин машет руками, крестный ход выходит, все так, как нужно. Но, Боже! Как жалко Маковского, ведь это агония большого таланта. При огромных размерах все мелко, ничтожно, даже бархат и ткани на этот раз плохи. В общем же огромная затрата энергии впустую… Вот так, Абрам Ефимович, для зрячих Маковский конченый… Публика же, на его счастье, еще слепа и с радостью отдает тридцать копеек, чтобы сказать, что она видела Маковского…

— Ну а как отдел Товарищества?

— Наш отдел беден и мал. Картины висят по авторам, и кому бабушка ворожила, тем хорошо, мне она, по обыкновению, позабыла поворожить, и мои вещи расположили неважно. «Сергий» еще ничего, а бедных «Монахов» задрали на «Сергия», и они пропали. На все воля Божия…

— Здесь много разговоров было вокруг Мамонтова и Врубеля, «Новое время», как всегда, подняло шум, а что ж там на самом-то деле произошло, я так до сих пор и не знаю.

— Да ничего особенного… Как обычно, паны разбранились, Витте и Мамонтов что-то не поделили с президентом Академии и Толстым, а члены жюри воспользовались конфликтом и стукнули Мамонтова по макушке, зная о его пристрастии к Врубелю, авось, мол, и пойдет ко дну. А Мамонтов взял да и выстроил специальный павильон для изгнанника… И статья в «Новом времени» написана по заказу Мамонтова… Словом, ты знаешь, тут дело семейное, как-нибудь разберутся. Страсти были накалены до предела, но Врубель тут был нисколечко не виноват. Это действительно большой талант, талант чисто творческий, возвышенно, идеально представляющий красоту, с большими странностями психически неуравновешенного человека, но, повторяю, это талант.

— Мне он и показался странным, он может высказать тебе в лицо всякие гадости и ничуть не смущается этим…