Отпечатки - Джозеф Коннолли

Понятия не имею, каким я себе представлял этот гитлеровский туннель (может, чем-то вроде бункера?), но когда Элис провела всех нас через дверь, которой я прежде не замечал (Ты когда-нибудь видел эту дверь, Джон? А? Эту дверку? Нет, ответил он мне: должен признаться, Джейми, я вижу ее впервые), а потом вниз по кривой и узкой лестнице с гладкими каменными ступенями, я, помнится, думал — когда на самом дне туннель предстал передо мной (и да, я думал об этом, несмотря ни на что), — что это на самом деле, знаете ли, огромное и роскошное пространство. Перед нами лежало нечто большее, намного большее, чем способно выразить слово «туннель», — оно не слишком отличалось от столовой, которую мы только что молча покинули, шаркая ногами. И, господи боже, как это все дисгармонировало — гирлянды, по-прежнему сверкающая елка, занавес и афиши, по-прежнему сверкающая елка и троны, эти величественные канделябры, испачканные теперь застывшими потеками погасших, догоревших свечей: и по-прежнему сверкающая елка, а под ней все так же лежит подарок Лукаса. Сводчатый и подсвеченный низкий обширный потолок — ряды приземистых и массивных колонн, каменная кладка покрыта решетчатым орнаментом, на капителях густо вырезаны листья винограда — по крайней мере, так мне показалось. Необыкновенно, не правда ли? Мастерство, такое внимание к деталям, потрясающее качество тайного подвала без окон, что лежит глубоко под Печатней. Необыкновенно и то, что я все это заметил. Хотя один раз я поймал взгляд Пола, и увидел, что он тоже: тоже озирается. Думаю, кроме нас, никто этого не делал. Остальные точно ослепли от шока: вид темного и очень простого гроба, без всяких украшений воздвигшегося на таких деревянных подпорках… он был, ох — он просто шокировал; и пришли слезы — заплакал Майк.

— О боже… — простонал он. — Все так быстро… наверное, так и было, Джейми — ну, знаешь, в войну. Все хорошо, а потом — бац! Упали бомбы — или пришла телеграмма — и — и!..

— Майк, — произнесла Уна тихо и неожиданно сурово. — Прекрати. Прекрати немедленно.

И он, Майк, прекратил, надо отдать ему должное: он изо всех сил постарался остановить поток слез — поборол их и теперь всего лишь хныкал.

— Элис… — прошептал я. — Где?.. Гробовщики?.. Они ушли?

Она кивнула. Только сейчас я заметил тонкую черную вуаль, которую она опустила на лицо; в каждом узелке вуали сидела крохотная бархатная точка.

— Ушли, да. Они ушли. Они нам больше не нужны. Я хотела, чтобы это было — только для нас.

— А… Гитлеры?

— Тоже ушли. Я им заплатила. Вот уж кто нам точно больше не нужен — и никогда не понадобится. Они ушли навсегда. Итак, Джейми, — ты готов? Начнем, может быть?

И он вновь охватил меня, страх. Не то чтобы он тебя покидает: он отступает ненадолго — разглядывает тебя со злобной и иронической усмешкой, дает крохотную слабину, позволяет начать справляться; но в подобные минуты он вновь ликующе сплачивает войска — с ревом врывается внутрь, овладевает тобой (и тебя колотит).

— Я — готов? К чему готов, Элис? Чего ты от меня хочешь?

Майк снова захныкал — но Элис продолжала шептать — лишь чуточку громче и настойчивее:

— Кто-то должен нести гроб, Джейми. Шесть человек, я думаю. Вот ремни, но его надо опустить, понимаешь? Опустить. Понимаешь?

И я понял. Широкая и толстая плита была снята и сдвинута в сторону; открылась дыра, огромная зияющая пропасть вниз, в невыразимую темноту. Иисусе. Боже мой. Лукас подготовил себе личный склеп.

Я коротко кивнул и обернулся к остальным. Значит, шесть. Пол, ясное дело — Бочка и Тычок. Еще я — это будет четыре. Джон… нет, слишком стар: это неправильно. Тедди — вот пятый. И Майк — очевидно, он. Господи — я надеюсь, он сможет взять себя в руки хоть чуть-чуть. Господи, я надеюсь, он сможет. Итак. Ладно. Я переговорил с Полом, и он передал мои слова остальным. Смотрите, Тедди идет ко мне: скажи только, где и что делать, вот и все, что он мне сказал. Старина Тедди. Мой дорогой, дорогой друг.

— О не-е-е-еет!.. — выл Майк — и звук этот, боже мой, — он отражался от всех колонн, от потолка, и возвращался с удвоенной силой, чтобы вновь сокрушить нас. — О, извините — извините меня, — но я просто, о — не могу — я — я просто — о, не могу…

— Майк!.. — прошипела Уна. — Прекрати. Прекрати — слышишь?

Джон подошел ко мне.

— Я — я бы хотел, — очень мягко сказал он. — Я считаю, это выдающаяся честь, Джейми. Если ты полагаешь, что я ее достоин…

— О Джонни… — прошептала Фрэнки, вцепившись в его руку. — Ты уверен? Ты уверен?

Я посмотрел на Джона: да, он — уверен, о да, совершенно уверен.

— Ну хорошо, Джон. Это недалеко. Всего пара ярдов. — И, обернувшись к Элис: — Думаю, мы, гм. Теперь готовы.

Кимми обхватила ссутуленные плечи Дороти (Мэри-Энн, хвала господу, — они оставили ее наверху: думаю, с ней все будет нормально), и, они этак качнулись вперед, сбились в кучку с Фрэнки и Джуди — она, Джуди, поманила их, а когда они приблизились, обняла. Уна осталась в стороне, с Майком — ну и ладно, пожалуй. И по-прежнему смотрела прямо перед собой — похоже, ей дела не было до уже безостановочных сухих и задыхающихся Майковых всхлипов. Мы с Полом наклонились у изголовья гроба, чтобы взвалить эту тяжесть на плечи. Бочка и Тычок стояли за нами, а Джона и Тедди я определил в ноги (наверное, я рассудил, что там нагрузка будет гораздо меньше). Теперь все мы — все шестеро — замерли, преклонив колена: головы низко опущены, в ожидании… ну, очевидно, моей команды — напрячься, встать и поднять.

— Хорошо… — тихо сказал я. — Все готовы? Тогда поднимаем…

И мы медленно и синхронно выпрямились — наполовину, колени по-прежнему согнуты, сконцентрированная тяжесть едва не валит нас с ног. А затем!..

— Погодите! — крикнула Элис. — Погодите! Стоп. Опустите. Рано!

Я тревожно глянул на Пола, лицо мое столкнулось с этим самым гробом. Все мы стояли теперь — согнутые, согбенные, замерев на месте, ноги наши и спины безмолвно молили о пощаде — я слышал лишь натужное дыхание и хрип (в основном свои собственные).

— Хорошо… — тихо сказал я. — Все готовы? Тогда опускаем…

И медленно, медленно — теперь уже отчетливо слышалось, как скрипят суставы — мы осторожно опустили на место этого монстра и теперь застыли по бокам. Мы смотрели на Элис. Тедди кашлянул (прозвучало как грохот). Мы ждали.

— Не хочет ли кто-нибудь?.. — запинаясь, спросила она. — Произнести пару слов?..

Джуди шагнула вперед — глаза ее сияли, хотя уголки их были опущены; рот распахнулся — похоже, она готова была выпалить куда больше, чем пару слов… но губы задрожали, а глаза ее, они просто сдались. Она попятилась и уставилась в пол, запястья и пальцы беспрестанно двигались — словно боролись с собственным отчаянием. Я переводил взгляд с одного лица на другое — и то, что я видел в них, вероятно, отражалось в моем. Столь многое, — наверное, думали мы все, — столь многое надо сказать… и вместе с тем нечего, на самом деле: совсем нечего. Мы оказались здесь — и это положило конец словам. В этот миг я вспомнил об открытках в кармане: я сделал их простыми, очень простыми — кремовая бумага, черная рамка и строгие слова. Я торжественно их раздал. Этих слов, прошептал я, быть может, вполне достаточно. Почти все посмотрели на них, на эти открытки. Все молчали. Пол цыкнул зубом, а Элис — мне показалось, она посмотрела на меня довольно дико. А потом сказала: боже, Джейми… Ну хорошо, тогда продолжим.

Я провел ладонью по лицу (с равнодушием отметив при этом, что хорошо бы побриться: как я завидовал Тедди с его густой бородой; и с гораздо меньшим равнодушием, что мне чертовски нужна лошадиная доза никотина: сигарет пять или шесть разом). Блеск в глазах Пола сказал мне, что он готов: мы преклонили колена перед своей задачей.

— Хорошо… — тихо сказал я. — Все готовы? Тогда поднимаем…

И на этот раз плавнее мы подняли его и взвалили на плечи — ноша гораздо легче, когда наконец выпрямишься. Мы сделали пару шагов к краю могилы (а ремни эти, ну, не знаю — наверное, их надо прикрепить к днищу, что ли; а то болтаются как попало, по-моему, это совсем не правильно). Кажется, сейчас мы уже можем благополучно начать, дюйм за дюймом, опускать его — а потом крепко схватимся, каждый за свой ремень, и — оох! Тпру! О! О! Что-то пошло не так — сзади что-то перекосило, и вся эта штука наклонилась и поехала влево — но я справился, я думаю, о боже, я надеюсь, что справился, — и Пол, да, он схватился и второй рукой, а Бочка и Тычок собрались с силами — так что мы спасли его, я думаю, о боже, я надеюсь, что спасли, — но я услышал глухой удар где-то сзади, и падение, и женские ахи, и Майк внезапно заскулил во весь голос, что очень меня встревожило, — и я обернулся, когда удостоверился, что мы надежно держим гроб, и лишь тогда увидел бедолагу Джона, распростертого на полу. Фрэнки верещала, Кимми пыталась заслонить зрелище от Дороти, а Джуди низко наклонилась над Джоном и дрожащими пальцами распутывала ему галстук. На лбу у него зияла рана (текла кровь) — и даже сейчас, готовясь переложить тяжесть на ремни (сигнализируя бровями Полу — а Бочка и Тычок, они собрались с силами), я прикидывал, что могло произойти: он оступился, быть может, споткнулся о ремень, и гроб накренился и сильно ударил его по голове. Он стонал, Джон, пока мы впятером опускали гроб, медленно-медленно, по чуть-чуть, в пустоту, что казалась бездонной. «О-о-о-о!.. — практически визжал Майк, — это я виноват. Я виноват. О боже, это я сделал… я сделал! Я! Это я должен был подставить плечо!.. Это только моя вина!..» А Джон замычал, когда Уна заорала: «Ну все, хватит, Майк! Хватит, нахуй, понял?! Заткнись, блядь, немедленно, ублюдок, ублюдок, а то я, блядь, убью тебя своими руками прямо сейчас, ты понял?!» Я обильно потел, не скрою этого — как и беспомощной благодарности, которая, полагаю, накатила на нас всех, когда гроб наконец-то грянулся о землю, ну — прямо видно было, как она всех нас затопила.