Мёртвая зона - Стивен Кинг

– Вот здесь…

Он посветил на скамейку, походившую на бугорок, занесенный снегом.

Джонни снял перчатки, убрал их в карманы куртки, опустился на колени и начал счищать снег со скамейки. Баннермана снова поразила бледность его изможденного лица. Со стороны стоявший на коленях Джонни походил на кающегося грешника.

Руки у него замерзли и, став мокрыми от снега, начали неметь. Он добрался до выщербленной поверхности видавшей виды скамьи, и она вдруг предстала перед его внутренним взором с поразительной резкостью и четкостью. Когда-то доски были выкрашены в зеленый цвет, но краска давно облупилась и стерлась. Спинка прикручена к сиденью двумя ржавыми болтами.

Джонни ухватился за доски обеими руками, и вдруг его захлестнуло необычайное чувство: никогда прежде он не ощущал ничего подобного, а столь яркие и насыщенные образы ему предстояло увидеть в жизни лишь еще один раз.

Он сдвинул брови и опустил глаза, вцепившись в скамейку изо всех сил. На ней сидели… летом.

Сотни людей в самое разное время слушали на ней «Боже, храни Америку», марш «Звезды и полосы навсегда» или детские песенки вроде «Утка тоже чья-нибудь мама, и не надо ее обижать…», или боевой марш, призывавший к победе местную спортивную команду «Касл-рокские кугуары». Зеленая листва лета и дрожащее марево осени навевают мысли о кукурузе и фермерах, орудующих граблями в сгущающихся сумерках. Уханье большого барабана. Мягкое звучание блестящих золотом духовых инструментов. Школьный оркестр в форме…

(Утка тоже… чья-нибудь мама… и не надо… ее обижать…)

Довольная публика сидит, слушает, аплодирует. В руках у людей программки, изготовленные в школьной художественной мастерской.

Но сегодня утром здесь сидел убийца. Джонни чувствовал его.

Серое небо видно сквозь темные ветки, похожие на древние руны. Я (он) сижу, курю сигарету и жду. Мне хорошо, и даже кажется, что по силам перемахнуть через крышу мира и мягко приземлиться на обе ноги. Я мурлычу под нос песенку. Что-то из «Роллинг Стоунз». Не могу понять, но нет сомнений, что все… что все?

В порядке! Все в порядке, небо потемнело, и вот-вот пойдет снег, и…

– Скользкий! – пробормотал Джонни. – Я – скользкий! Очень и очень скользкий!

– Что? – Баннерман подался к Джонни, силясь разобрать слова сквозь завывания ветра.

– Скользкий! – повторил Джонни и поднял глаза на шерифа. Тот отшатнулся.

Взгляд Джонни стал отстраненным и чужим. Темные волосы разметались по бледному лицу, руки судорожно вцепились в скамейку.

– Я весь такой скользкий, что нельзя ухватить меня! – отчетливо произнес Джонни, и на его губах заиграла торжествующая улыбка. Заглянув ему в глаза, Баннерман сразу поверил в перевоплощение – сыграть или подстроить такое невозможно. Но самым страшным было другое: Джонни кого-то напоминал шерифу. Сам Джонни Смит исчез, а на его месте оказался кто-то другой, и этим другим был убийца.

Черты лица убийцы кого-то точно напоминали шерифу. Он знал этого человека.

– Меня ни за что не поймать, потому что не за что ухватить! – издевательски хохотнул Джонни. – Я надеваю его каждый раз, и они не могут ни оцарапать меня, ни укусить, потому что я ужасно скользкий! – торжествующе прокричал Джонни, и его голос сорвался на визг, перекрывший завывания ветра. Баннерман невольно отступил еще на шаг. По коже его побежали мурашки, а сердце сдавило страхом.

Перестань! – мысленно взмолился он. Прошу тебя, перестань!

Джонни перегнулся через скамейку. С ладоней его капал растаявший снег.

(Снег. Тихий и молчаливый снег…)

(Она защемила мне это «место» прищепкой, чтобы я знал, как это больно. Как больно, когда подцепишь заразу от потаскух. А они все потаскухи, и их надо остановить, да, остановить, остановить, ОСТАНОВКА, ГОСПОДИ, ЗНАК «СТОП»!)

Он снова маленький мальчик. Идет в школу по тихому, молчаливому снегу. И вдруг из белой мглы выступает ужасный ухмыляющийся черный человек с горящими глазами. И рукой в перчатке держит красный с белыми буквами знак «Стоп». Это он!.. он!.. он!

(ГОСПОДИ, ЗАЩИТИ… СПАСИ ОТ НЕГО… МАМА… СПАСИ МЕНЯ ОТ НЕГО!!!)

Джонни закричал и упал на землю, прижимая ладони к щекам. Перепуганный Баннерман склонился над ним, а репортеры за ограждением зашумели и задвигались.

– Джонни! Очнитесь! Джонни…

– Скользкий, – пробормотал Джонни и поднял на Баннермана глаза, полные боли и страха.

Он все еще видел перед собой темную фигуру, выраставшую из снега, с блестящими глазами. Его пах болел от прищепки, которую нацепила мать убийцы. Тогда он еще не был ни убийцей, ни скотом, ни ублюдком, или как там еще называл его шериф, а был лишь маленьким мальчиком с прищепкой на… на…

– Помогите мне подняться, – едва слышно попросил Джонни.

Баннерман помог ему встать.

– Теперь эстрада, – сказал Джонни.

– По-моему, нам лучше вернуться, Джонни.

Джонни оттолкнул его и, пошатываясь, направился к эстраде. Отсюда она казалась зловещим круглым склепом, притаившимся в тени. Баннерман нагнал его.

– Джонни, кто это? Вы знаете, кто он?

– Вы не находили никаких следов под ногтями жертв, потому что на убийце был дождевик. Плащ с капюшоном. Из скользкого винила. Посмотрите отчеты. Посмотрите отчеты и увидите сами. В те дни всегда шел дождь или снег. Жертвы царапались. Сопротивлялись, защищались изо всех сил. Но пальцы соскальзывали с поверхности дождевика.

– Кто это, Джонни? Кто?

– Не знаю. Но выясню.

Он споткнулся о первую из шести ступенек, которые вели на эстраду, и, потеряв равновесие, чуть не упал, но Баннерман поддержал его. На самой сцене снега было мало, и благодаря конической крыше над помостом пол лишь слегка запорошило. Баннерман направил луч фонаря на пол, и Джонни, опустившись на четвереньки, начал медленно по нему ползать.

Вдруг Джонни замер на месте, как собака, взявшая след.

– Вот здесь! – пробормотал он. – Он сделал это здесь!

На Джонни нахлынули образы и ощущения. Металлический привкус возбуждения, опасность, что их увидят прохожие. Девочка извивается и пытается закричать. Он зажимает ей рот рукой в перчатке.

Невероятное возбуждение! Никто и никогда не поймает меня! Я – человек-невидимка! Ну как, мамуля? Грязи достаточно?

Джонни начал постанывать.

Звук рвущейся одежды. Что-то теплое и мокрое. Кровь? Сперма? Моча?

Его бьет дрожь, волосы прилипли к лицу. Лицо скрывает капюшон, а губы растягиваются в улыбке, когда наступает оргазм, и его (мои) пальцы сжимают горло и… давят, давят, давят…

Силы вдруг оставили Джонни, и образы померкли. Всхлипывая, он вытянулся во всю длину. Баннерман осторожно дотронулся до его плеча. Джонни вскрикнул и отшатнулся. Но постепенно напряжение спало, и Джонни, приподнявшись, оперся спиной о перила и закрыл глаза. Мышцы непроизвольно подергивались, как у гончих. Брюки и куртка были в снегу.