Гротенберг. Песнь старого города - Александр Деворс

подмечаю грузного мужчину в извазганном кровью мясницком фартуке. Его голова, чем-то отдаленно мне напоминает кабанью — вероятно, неправильной, излишне выдвинутой челюстью, приплюснутым носом и диким, звериным взглядом — ещё к тому же была неприятно пересечена шрамом. На меня он смотрел как на игрушку. А мне было уже ничего не страшно. В груди болела лишь пустота. Раны от плети жгли, и, вероятно, ещё долго предстоит им заживать. А если бы я тогда знал будущее, то определенно бы немного, но расстроился тому, что они ко всему прочему навсегда заклеймят мою тощую спину.

— Сколько вас проникло в замок? — Меняя приятную, даже светскую, манеру общения на «господскую», спрашивал мужчина передо мной. Он будто бы нашел самое чистое место в камере. Принесенный стул, ко всему прочему, ещё и был прикрыт лоскутом. Таким, какой потом будто бы должны сжечь. — Кто нанял вас для того, чтобы стереть его Сиятельство?

— Вы всех нас поймали, — слабым, хриплым голосом, ответил я. Громила хотел было поднять плеть, но мужчина его остановил жестом.

— Может быть и так... может быть. — Незнакомец провел пальцем по подбородку, и нахмурился.

— Зачем все эти дознания? — Устало спросил я.

Никакой наглости, или отчаянной мольбы в этом не было. Есть момент, когда голова устает от бесконечных страданий, устает от всего того океана боли, в который окунают пленников, если истязатели не слишком то увлечены своей работой. Этот, Катача, увлеченным явно не был, чего было сложно ожидать от придворного палача.

— Все равно ведь вздерните на веревке... к чему тянуть все это? Чего вы ждете?

Самый ужасный миг осознания уже давно прошел. Ещё, как мне показалось, день назад. Осознание того, что шансов выбраться нет, и не будет. Что молитвы, так пылко возносимые Диором, своей цели не достигли. И что теперь я, подвешенный за обе руки на старых цепях, с удивительно новыми кандалами — вероятно лишь от того, что более юных пленников никогда не было... велика честь! — скоро умру. От того, что хотел погнаться за доброй мечтой, следуя по кривой дорожке.

От всего этого осталась только пустота, сжирающая все эмоции, и оставляющая только одно — смертельную усталость.

И все-таки что-то в краю сознания цеплялось.

— Ты религиозен, юноша? — Тихо и вкрадчиво спросил мужчина.

Я не поверил своим ушам. Удивленно моргнул, чтобы понять, что просто не могу смотреть на него, даже сильно прищурившись. Лицо оставалось размытым.

— Нет. — Опустил взгляд. Вины в этом не было никакой, но, быть может, ему так и показалось. — Был бы религиозен, верно, не был бы здесь... — ответил я честно.

— А вот ваш капитан, очень даже религиозен. И, тем не менее, он здесь.

Возразить было нечего. Это правда. А ещё была правда в том, что если бы не такая жизнь, нам бы не пришлось выгрызать себе путь через преступность. Просто потому что аптекарь продает нужное снадобье втридорого, чего, работая как многие другие жители, ты не сможешь заработать, а когда заработаешь — будет уже поздно. Просто потому что кто-то с детства был приучен убивать, а в стражники брали лишь отпрысков богатеньких, и все места уже были заняты на добрые годы вперед.

— Моей жене снизошло озарение. — Продолжал меня удивлять мужчина внезапным откровением. Меня на миг ужаснул не сам факт такого откровения, сколько возможная причина. Может, после этого, меня и казнят. С чего бы ещё ему быть откровенным? — И она наивно беспокоится, что её видение окажется правдой. Вот скажи мне, веришь ли ты видениям?

Интересно, какой ответ его устроит. Я порылся в памяти. Случаи видений были не то чтобы редкостью. Да даже у меня что-то подобное происходило, но едва ли это было что-то страшное. Вещий сон хоть раз в жизни посещал каждого человека. Однако там не было ничего особенного в большинстве своем. Можно сказать, легкий дар предвидения есть у каждого. А вот возможно ли его развить?

— Не знаю. Я не имею дел с магией...

Не знаю, что его развеселило, но его смех — наверное, для светских леди весьма и весьма приятный, а для меня – слащавый и отвратительный, — прошелся по всей камере, отдавался в камнях, в стенах, разносился по коридору.

— Ох, ваш чародей весьма искушен в магии, стоит сказать!

Значит, поговорил со всеми... я – последний?

— Не видел от него большего колдовства, чем подъем ключей или других предметов в воздух. — Ответил я. — Не очень-то он любит колдовать...

Или «любил»... кто уж знает.

Мужчина оборвал смех и сверлил меня взглядом некоторое время, перебирал пальцами по столешнице, едва-едва её касаясь, и косился на ровное пламя свечи, будто оно должно быть другим. Потом поднялся, и приказал:

— Оставь его пока... скоро нам не понадобится содержать таких предателей, как он. А с оков пока не снимай. Не снимай... пусть повесит ещё.

И уже через минуту, а может, чуть больше — ушли. Ушли, унося с собой ослепительно тусклый свет почти догоревшей свечи, оставившей после себя только запах жженого воска, и запах свежей крови, сочащейся из моих собственных ран. Ушли, оставляя лишь плотную пелену тьмы, накрывшую меня с головой.

Сколько я так висел — не знаю. Лишь тело сводило судорогами, руки онемели, но сделать с этим было решительно нечего. Дергать новые кандалы — глупо, все равно не поддадутся. Пытаться забыться сном — уже видимо, проваливался раз за разом, только вот все бестолку — боль не позволяла выпасть из реальности настолько,