Под чужим знаменем - Игорь Болгарин

Щукин медленно поднял глаза на Осипова, и они сразу сделались холодными.

– Я вновь настоятельно прошу вас подвергнуть тщательной проверке всех, кто работает в штабе недавно.

– Я делаю все, что в моих силах, господин полковник, – счел своим долгом напомнить Осипов. – Однако…

Щукин недовольно нахмурился, веко левого глаза задергалось – верный признак того, что полковник начинал впадать в ярость.

– Однако… – ровным, бесцветным голосом произнес он, – однако где-то у нас в штабе сидит вражеский лазутчик. Это уже не предположение, а факт. Происходит утечка самой секретной информации. А мы с вами непростительно медлим. Бездействуем. Да-да, бездействуем? Чего-то ждем! Чего?

– У меня есть один план… – немного оправившись от оцепенения, неуверенно начал Осипов.

Провинциальный, тихо утопающий в вишневых садах Харьков за месяц-полтора вдруг превратился в одну из оживленных столиц. Но никак не мог привыкнуть к этому – на окраинах города так же, как и прежде, на завалинках любили сидеть седоусые деды, во дворах хозяйки кшихали на кур, а вечерами патриархальную тишину рвали разухабистые песни обалдевших от самогона парней.

Но центр жил жизнью столицы. По Сумской, Университетской и Рымарской улицам сновали автомобили иностранных марок и высокомерные парные экипажи. Все было как до войны – открылись рестораны с внушительными швейцарами у дверей, гостиницы с тяжелыми неуклюжими занавесками на окнах, открылись многочисленные пансионы. Заработала неутомимая валютная биржа, объявились приезжие, иные из них селились в гостиничных номерах-люкс или в лучших апартаментах особняков-пансионов. Жизнь стремилась быть похожей на ту, дореволюционную, похожей прежде всего в мелочах: мужчины щеголяли в пальмерстонах и котелках, дамы – в боа и палантинах, лакеи в ресторанах надели белые, безукоризненного покроя жилеты и галстуки бабочкой. И все же в этом стремлении – во что бы то ни стало походить на прежнее – было что-то от игры, словно люди хотели мелочами убедить самих себя в том, что мир неизменен.

В штабе командующего Добровольческой армией был приемный день. Владимир Зенонович Ковалевский персональных посетителей не жаловал, но среди них были такие, кому в приеме отказать было никак невозможно, и, согласившись на предложение Кольцова о приемном дне, командующий сам установил время для этого малоприятного занятия: вторник, с десяти до двух часов дня. Конечно, лишь в том случае, если позволяла фронтовая обстановка.

Незадолго до назначенного времени Ковалевский прошел в кабинет и предупредил Павла Андреевича, что сможет начать прием минут через пятнадцать-двадцать.

Кольцов вышел в приемную. В тяжелых разностильных креслах и на банкетках, собранных сюда из разных мест и расставленных вдоль стен, сидели люди, преисполненные чинного ожидания. Сплошь сюртуки – новенькие, отглаженные, визитки – побойчей и поприглядней и, конечно, чопорные безукоризненные смокинги. И еще – две дамы в длинных старомодных платьях и шляпках с вуалетками. Тут же благочестиво ждал приема архиерей – высокий, грузный, с черной пушистой бородой. Кольцов вспомнил, что архиерей писал Ковалевскому, просил прирезать к монастырю пятьсот десятин: монастырь взял на воспитание две сотни сирот, их надо было кормить.

Взяв журнал регистрации, Кольцов прежде всего направился к благочинному.

– Ваше преосвященство! Командующий незамедлительно примет вас! – с оттенком благоговения обратился он к архиерею.

Подошел к дамам, выжидательно чуть склонил голову, словно не решался сам представиться им.

– Я – Барятинская, – несколько надменно сказала одна из них, приподнимая вуалетку, и неулыбчиво, высокомерно оглядела его сверху донизу. У нее было властное, холеное лицо, привыкшее, чтобы на него смотрели или восхищенно, или подобострастно.

Барятинская? При каких же обстоятельствах он слышал эту фамилию? И тут же вспомнил. Да, по дороге из Севастополя в Ялту, он всегда любовался архитектурой дворца Барятинских на склонах Дарсана. От дворца шла улица Барятинская. На ней была конспиративная квартира…

– Командующий будет рад видеть вас, княгиня, – почтительно сказал Кольцов и перевел вопросительный взгляд на сидевшую рядом с княгиней молодую даму…

– Не трудитесь, капитан. Это моя компаньонка, – величественно кивнув головой, княгиня отпустила Кольцова.

Следующий посетитель был высок, худ, лысоват. Недостаток растительности на голове он компенсировал пышными усами. В правой руке нервно вертел перчатки, изредка похлопывая ими по свободной руке.

– Здравствуйте, капитан! Граф Бобринский! – слегка наклонив голову, представился один из богатейших людей Украины.

Кольцов с любопытством окинул его взглядом. Он много слышал об этом магнате, который владел едва ли не десятой частью всех пахотных земель Украины. Его собственностью были многие шахты Донбасса и даже железная дорога.

– Его превосходительство будет рад вас видеть, граф! – с учтивым достоинством поклонился графу Кольцов и двинулся дальше. – Слушаю вас!

– Князь Асланов, господин капитан! – Перед Кольцовым стоял кавказец в черкеске с газырями, капризное лицо его приобрело выражение важности. – Осетинский князь, господин капитан! По интимному делу…

– Доложу командующему! – сказал Кольцов и перешел к новому посетителю. – Что у вас?

Человек с брюшком и лоснящимся лицом вскочил с кресла, почему-то расстегнул и вновь застегнул сюртук.

– Ваше высокоблагородие…

– По какому делу к командующему? – сухо перебил Кольцов.

– Тарабаев, помещик. Тарабаев Иван Михайлович… У меня в имении, господин капитан, на постое стояла воинская часть… – заглянул он в бумажку, – господина полковника Родионова…

– Ну и что?

– Я по поводу компенсации… Сена – пятьсот пудов, овса…

– Господин Тарабаев! – сухо сказал Кольцов. – По этому вопросу следует обратиться к начальнику снабжения армии генералу Дееву.

Наконец Кольцов направился к полной высокой даме, только что вошедшей в приемную. Что-то неуловимое в ней – походка ли чуть-чуть более тяжелая, чем полагалось бы, судя по комплекции, обилие ли траурности в одежде – несколько насторожило его.

– Чем могу быть полезен? – предупредительно спросил он, слегка наклонив голову.

Дама медленно подняла густую вуалетку и, пристально глядя на Кольцова, сказала:

– Я жена бывшего начальника Сызрань-Рязанской железной дороги действительного статского советника Кольцова.

Карандаш в руке Павла замер. На миг все звуки в приемной исчезли, словно он оказался внезапно в странном, беззвучном мире, состоящем из недвижной тишины, или в абсолютном вакууме. Такая тишина громче взрыва.