Под чужим знаменем - Игорь Болгарин

– Зашифруйте и сегодня же отправьте! – добавил Ковалевский и снова уставился в карту.

Подготовив письмо, Кольцов по гулким коридорам штаба направился в шифровальный отдел. Здесь было шумно. Неистово стучали ключи телеграфных аппаратов. Из-под рук телеграфистов ползли, свиваясь, как стружки, ленты телеграмм, донесений и записок.

У широких окон за несколькими столами работали неутомимые шифровальщики – нижние чины под руководством прапорщика, который, увидев Кольцова, не спеша поднялся и замер возле стола.

Кольцов поздоровался и передал бланк.

– Зашифруйте и дайте в экспедицию на отправку!

– Будет исполнено, господин капитан! – еще сильнее вытянулся прапорщик, и сразу стало видно, что мундир на нем висит мешком и что сам он уже пожилой человек.

Открылась дверь, и в комнату вошел Осипов, в руках в него дымила толстая сигара. Увидев Кольцова, он радушно направился к нему:

– А, капитан! Здравствуйте!

– Здравия желаю, – сухо отозвался Кольцов и отвернулся.

– Не желаете ли настоящую «гавану»? – Осипов положил на край стола бумаги, которые принес с собой, и неторопливо полез в карман за коробкой. – Вот. Рекомендую, весьма отменные… Предлагаю, так сказать, трубку мира…

– Не понимаю вас…

– Ах, Павел Андреевич… Иногда такая чушь лезет в голову – от переутомления, что ли. Пришла ко мне дама, ну, просить за одного арестованного. И как это мне пришло на ум… Дай, думаю, проверю железную выдержку капитана, о которой столько говорят.

– Надеюсь, вы понимаете, что пошутили крайне неудачно, – сухо ответил Кольцов.

– Приношу извинения, вполне искренне прошу простить меня, Павел Андреевич, – Осипов отвел глаза в сторону, ему ничего не оставалось, как играть униженного и проигравшего. – Так сказать, осознал и каюсь.

– Ладно, – свеликодушничал Кольцов, – забудем. И впредь будем больше доверять друг другу. – Он небрежно взял сигару и, прикуривая, бросил короткий взгляд на бумаги, лежащие на краю стола. На лежащей сверху было четким почерком выведено: «Динамит доставлен… Киев, Безаковская, 25, Полякову Петру Владимировичу…»

Текст отпечатался в памяти мгновенно. Кольцов подумал: «Это крайне важно…»

…Спустя часа два Осипов доложил Щукину, что порученная ему работа проделана. Все шесть офицеров, включенных в список подозреваемых, с донесением ознакомлены. Текст один и тот же, адреса разные. Теперь остается только ждать…

– Ну и что же вы сочинили? – усмешливо спросил Щукин.

– Э-э… вполне… – не растерялся Осипов под ироничным взглядом начальника. – «Динамит доставлен по такому-то адресу. Взрывы назначены на двадцать седьмое. После операции немедленно уходите…»

– Ваша беда, капитан, что вы в своей жизни ничего, кроме дурной приключенческой литературы, не читали, – криво усмехнулся Щукин.

– Видите ли, господин полковник, по получении такого текста чекисты не станут медлить, – оправдываясь, сказал Осипов. – Речь идет о диверсии, следовательно, человек, указанный в донесении, должен быть немедленно арестован…

– Ну… в общем-то… логично, – принужден был согласиться Щукин после некоторого раздумья.

– И нам остается только выяснить, по какому из шести адресов будет произведен арест. Для этого я отправляю в Киев Мирона Осадчего.

– Этого ангеловца? – Щукин вскинул вверх удивленные брови, прожег взглядом Осипова. – Вы ему доверяете?

– Просто я ничем не рискую, Николай Григорьевич, – спокойно выдержал Осипов взгляд Щукина. – Осадчий не посвящен ни в какие детали этой операции. К тому же ему не очень хочется оказаться в руках Чека. Старые грехи.

– Ну что ж… – как бы нехотя согласился Щукин. Пододвинув к себе список, хмуро склонился над ним.

Против фамилии «Кольцов», которая была в списке последней, значилось: «Киев, Безаковская, 25. Поляков Петр Владимирович».

В тот же день, под вечер, взяв с собой Юру, Кольцов отправился гулять по городу.

До шести – до встречи с Наташей – еще было много времени, и они медленно шли по городу, иногда заходили во дворы, дивясь их причудливой планировке. Почти каждый двор был со всех сторон замкнут домами, в каждом росли чахлые городские деревца, под окнами были разбиты на крохотные квадраты палисаднички, в которых горели огненным осенним пламенем шары мальв, отцветали подсолнечники, в иных палисадниках дозревали помидоры. Видно, люди, живущие в этих каменных мешках, тосковали по природе, по изумрудной степной зелени. Глядя на эти крошечные палисадники с пыльной, постаревшей зеленью, Юра рассказывал своему покровителю о их родовом имении, окруженном лугами, о буйных зарослях бузины, о реке, куда его все время манило…

– А ведь у людей, которые здесь живут, нет имений, – осторожно обратил Юрино внимание на другое Кольцов. – Этот крошечный клочок земли – их имение, и лес, и огород.

– Почему? – задумался Юра.

– Так устроен мир – у всех не может быть имений, – с той же осторожной убежденностью растолковывал Юре Кольцов о правде жизни и о жестокой правде неравенства.

– А у вас? У вас было имение? – с надеждой спросил Юра, ему стало стыдно, что он заговорил сейчас об имении: выходит, что хвастался.

– Кажется, было…

Юра удивленно посмотрел на Кольцова.

– Кажется – потому что это было давно, – успокоил мальчика Павел. – Я забыл о нем. Слишком долгой получилась война.

К шести часам они вышли к Благовещенскому базару, и Кольцов сразу увидел Наташу. Она медленно прогуливалась вдоль высокой кирпичной ограды.

– Подожди меня, – сказал Кольцов и, оставив Юру возле афишной тумбы, направился к Наташе.

Они стояли на широкой, мощенной булыжником улице. Рядом, за стеной, глухо и напряженно шумел неугомонный базар. Мимо них, громыхая колесами, с базара неслись пролетки, мужики и бабы толкали тачки с не распроданным за день добром – овощами и фруктами.

– Сообщение надо передать срочно, – сразу же приступил к делу Павел. – Не исключено, что это крупная диверсия, направленная на деморализацию Киевского гарнизона.

– Хорошо, – с видом слегка кокетничающей особы кивнула Наташа. – Постараюсь отправить сегодня же.

– Следующий раз встретимся в пятницу в пять часов возле церкви Святого Николая. Если не приду в пятницу – в субботу, тоже в пять.

Наташа согласно кивнула, и они расстались.

Юра тем временем дочитал афишу о гастролях оперной труппы. Под рисунком танцующей Кармен крупными буквами было выведено: «В роли Кармен – госпожа Дольская».

Кольцов положил руку на плечо Юре, и они двинулись по улице мимо незагорелых застенчивых девушек, которые, выстроившись в ряд, продавали цветы. Рядом с корзинками, полными пышных букетов, стояли большие медные кружки: девушки собирали пожертвования в пользу раненых.