Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская

— Сюка! Сюка! — и, спотыкаясь, выскакивает на улицу.

А на входе уже появились: хозяин клуба, Танака-промоутер, толстая Мами-менеджер. Танака взяла наши чемоданы и волоком потащила в машину неподъёмные сумки. Хозяин с Мами направились к кассе. Куя подсчитывал выручку. Мами выхватила пачку денег, быстрыми пальцами пересчитала сумму. Вскинув друг на друга удивлённые, масляно-алчные глаза, хозяин с Мами расхохотались.

— Переодеваться! — крикнул нам Момин, — Ваш самолёт через пять часов.

Я бросилась к Эйчиро:

— Пора мне.

— Пожалуйста, никогда, никогда не забывай меня. Помни меня, — проговорил он торопливо, взволнованным полушёпотом, не поднимая на меня глаз, — Я тоже тебя не забуду. Чтобы я ни говорил, как бы глупо ни шутил, знай, что я очень-очень любил тебя и буду любить. И я хочу, чтобы ты тоже помнила и любила меня. Люби меня хотя бы, как брата, — сказал он дрожащими губами и побежал к выходу.

— Эйчиро, прости меня за всё, — пролепетала я, догоняя его.

— Нет, не надо просить прощения, — проговорил он, спустившись с крыльца.

Я побежала за ним:

— Зачем же так бегом прощаться?

— Ты ни в чём не виновата, — продолжал он на ходу, — Человек не может приказать себе любить. Но ты подарила мне три счастливых месяца. Я был по-настоящему счастлив с тобой, — он вдруг резко остановился и посмотрел на меня глазами, полными слёз, — Ну, иди же назад. Простудишься.

— Не простужусь. Тепло уже.

Он нерешительно наклонился поцеловать меня, но всем телом так содрогался, что, смутившись, как-то неловко отпрянул и бегом скрылся за углом. Я продолжала стоять, глядя в темноту.

— Кача! — проорал с крыльца Момин, — Время!

Через час мы садились в микроавтобус.

— Всего доброго. Прощайте! — сказали мы хозяину.

— Ага-ага, идите, — широко зевая, сказал он, — Ага, прощайте.

Ни к чему ему были сантименты. Мы — отработанный материал. Лениво нам помахал с крыльца Момин и, ёжась от ночного ветра, побежал в клуб. Филиппинки всей гурьбой высыпали на улицу.

— Мы завидуем вам, — грустно сказала Эва, — Так домой хочется.

Алекс по-панибратски хлопнула меня по плечу:

— Ты — молодец! — сказала она небрежно.

Мона смотрела на нас немного свысока и одновременно виновато. Прислонившись к косяку, задумчиво и грустно глядела на меня Юки. Я улыбнулась ей и подмигнула. Из клуба вышел Хисащи, и меня передёрнуло.

Куя плотно для устойчивости укладывал в автобусе наши сумки и чемоданы. Мы с Ольгой уселись в салоне. Выходя из машины, он вдруг крепко обнял меня, погладил по лицу, по волосам, и вышел, закрыв дверь. Танака-промоутер засмеялась:

— Ох, уж эти русские. Скольким вы тут головы вскружили! — и ударила по газам.

Девушки визжали, прыгали и махали нам вслед. Шейла увлечённо слала нам воздушные поцелуи.

У выезда на трассу вдруг из-за угла на мотоцикле выехал Джордж. Поравнявшись с автобусом, он приложил ладонь к окошку машины, и, впившись в Ольгу доверчивыми, умоляющими, плачущими глазами, рулил, почти не глядя на дорогу.

— Я же запретила провожатых, — приказным тоном сказала Танака на своём корявом английском.

Ольга рыдала, съезжая лицом по стеклу. Джордж смахивал слёзы, но плакал, остановиться не мог.

— Чем же они вам помешали? — зло бросила я.

— А тем, что он будет тащиться за нами до самого аэропорта и не видеть дороги. У нас уже случались аварии в таких ситуациях.

— Он сейчас уедет, — сказала Оля, задыхаясь от рыданий, — Ой, господи, не могу, не могу!

Она металась. То утыкалась лицом в свои ладони, то в спинку переднего сиденья, то снова припадала к окну.

— Уезжай, всё! — кричала она Джорджу, приоткрыв окно.

— Не-ет! — отвечал он исступлённо.

— Я умоляю тебя! Прошу! Прошу! — сложив ладони в мольбе, просила она.

Он резко затормозил со скрипом и остался позади. Поставив локти на руль, он опустил лицо в ладони, и какое-то время нам было видно, как содрогалась его спина.

У аэропорта я увидела знакомую машину. Вглядевшись, я узнала силуэт Эйчиро.

— Ольга! Смотри, — сказала я онемевшими губами.

— А-а! — завизжала она, — Сашка, это же Эйчан!

— О, господи, Эйчан! Эйчан!

Он открыл окно и помахал мне.

Я побежала к нему через газон, и вдруг услышала тяжёлое дыхание преследующей меня Танаки.

— Стоять! — истошно прогорланила она, — Стой!

Я испуганно остановилась, увидев её стеклянные, бешеные глаза.

— Я же вернусь через минуту! — сказала я.

— Нет! Ваш контракт закрыт. Спасибо за работу. Летите к себе домой. Виза ваша закончилась. Я не позволю вам оставаться в этой стране. Он не похитит вас, — отчеканила она.

— Чего?! — сказала я недоумённо.

— Быстро на регистрацию!

Она взяла меня за руку и потащила назад. Я оглянулась и увидела удаляющуюся машину Эйчиро.

— Не дёргайте меня! Мой друг уже уехал.

— Друг… — ехидно усмехнулась Танака.

XLIII

Земля под нами уменьшалась и теперь была похожа на поле, нарезанное ровными квадратами.

Крошечная, зелёная Япония… Сложный, бесценный этап моей жизни, обтесавший меня… Научивший меня. Я возвращаюсь домой гораздо менее категоричной и косной. И отныне я знаю цену деньгам. Отныне я буду выстраивать свою жизнь так, чтобы мне никогда не пришлось зарабатывать деньги, поступаясь этикой и моралью, правдой и истиной. Это как угодно можно назвать. Но там, внутри, в сердце, есть что-то, что не определяется тривиальными человеческими понятиями. И даже если все, кто тебя окружают, назовут верной ту жизненную позицию, которая даёт людям материальный комфорт через ложь и растоптанные души, нельзя верить, что это правда. Даже если те, кто принял эти правила, прогнулся под них, настойчиво прививают тебе их изо дня в день, чтобы им самим не так тошно было жить, нельзя верить, что это правда. Даже если ты остался одинок, и все вокруг отвернулись от тебя, нельзя верить, что это правда. Потому что, если ты пойдёшь против себя, «что-то» внутри тебя будет стучаться в сознание, зудеть, клокотать, просить, требовать,