Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская

столик и с силой швырнула о пол. Стол развалился, и пока Момин отвлёкся, чтобы собрать отломанные ножки, Алекс вырвалась из рук Куи и бросилась на меня со спины.

— А-ааа! — выла она хрипло, гортанно, — и отчаянно рвала мои волосы.

Меня охватила такая всеобъемлющая апатия и опустошённость, что не было сил ни сопротивляться, ни испытывать ответную злобу. Ольга кинулась на Алекс. Ломала ей пальцы, вырывала из её крепких рук мои волосы. Я продолжала отрешённо сидеть, закрыв лицо ладонями. Хотелось утратить способность мыслить. Куя с Момином волоком по ковру потащили на кухню бьющуюся, пронзительно ревущую Алекс. Через полчаса по звонку Куи приехала Ёдоясан и сделала нам обеим выговор и выписала штраф.

В этой унизительной драке мы порвали друг дружке наши чудесные костюмы. Нежные трепетные крылья оторвались. Какая чудовищная ирония судьбы: драка в костюмах ангелов. Черти в одеждах Херувимов…

XLI

Мы репетировали прощальное выступление. Всё валилось из рук. Ноги не двигались. Движения выходили корявые. Ольга прекратила танцевать. Сочувственно взглянула на меня и горестно вздохнула:

— Саша, прошу тебя, не думай больше об этом. Забудь. Переключись. Мы уедем завтра, и всё останется в прошлом.

— Последний раз я дралась в школе. В четвёртом классе, — сказала я глухо.

— А теперь освежила в голове приёмы рукопашного боя, — грустно пошутила Оля.

— Мы возвращаемся домой моральными уродами. Что я скажу своим родным, когда приеду домой? «Здравствуйте, я приехала, но это не я. Вместо меня перед вами больной человек».

— Приедем, отоспимся, пройдёт усталость, а со временем и озлобленность. Пересчитай заработанные деньги и успокойся. Эту сумму мы зарабатывали бы в России года два.

Брякнул мой телефон. Это было сообщение от Эйчиро: «Собирайся. Приеду через час. Свожу тебя на праздник Ханами в Токио. Ни в одной стране мира ты не увидишь такой сказки».

Спустя час Эйчиро ждал меня в машине у дома. Сокрушённый и печальный он долго молча смотрел на меня, когда я села в машину. Я вглядывалась в его милое родное лицо.

— Уже завтра ты будешь в России, — проговорил он, — Я не могу поверить. Не представляю жизни без тебя.

Он взъерошил себе волосы и жёстко ладонью растёр себе лицо, стараясь приободриться.

— Ты ведь не знаешь, что такое Ханами? — сказал он, улыбнувшись.

— Нет. Что это за праздник такой?

— Это праздник любования сакурой. Много сакуры. Огромные парки. Деревья, как в снегу. И это продолжается всего неделю. Потом цвет опадёт и под ногами будет много-много опавших лепестков. Это очень грустно. Прекрасное не может продолжаться долго. Как и наше с тобой прекрасное знакомство не могло продлиться долго.

— Ох, Эйчан, какие грустные вещи ты говоришь. И всё это неправда. Прекрасное знакомство… Если бы ты только знал, какая я идиотка… — сказала я и, закрывшись ладонями, разрыдалась.

— Что случилось? — спросил он с испугом.

— Я подралась с Алекс. Понимаешь? Никто не подрался, а я подралась. Как будто мне десять лет.

Сквозь слёзы, всхлипывая, я рассказала ему о случившемся. Эйчиро внимательно слушал, и желваки его нервно сокращались. Со вздохами он качал головой и повторял то и дело ласково:

— Ох, дурочка, дурочка…

— Мне стыдно перед людьми. Перед девушками. Перед Момином, Куей.

— Не надо стыдиться. Это уже вчерашний день. А у Алекс попроси прощения, — сказал он.

— Я?! Эйчан, ты что?! — я вскинула на него красные глаза.

— Попроси прощения, но не больше, — повторил он твёрдо, — Она не попросит, а ты попросишь, потому что ты мудрее и выше. Она, как любая филиппинка, начнёт после этого заискивать перед тобой. Или играть в друзей. Но ты ограничишься только извинением. И не более.

— Ох, Эйчирочка, Эйчиро… — надрывно проговорила я и разрыдалась с новой силой от невыразимой щемящей благодарности, — Спасибо тебе за всё.

— Плакса, плакса, — тихо говорил Эйчиро и гладил меня по голове.

«Защитник мой. Заступник мой, — думала я с нежностью, — Если бы ты только знал, как ты мне дорог. Если бы ты знал, как сильно я привязана к тебе. Как много мне хотелось бы сказать тебе. И если бы я могла сказать. Если бы только могла… Я бы сказала тебе о том, что никогда в жизни никто не оказывал мне такого безусловного доверия, как ты. Когда Анна выпрашивала у тебя приглашение, ты спрашивал меня, можно ли помочь девушке. И если я соглашалась, то ты приглашал её. Но когда ты вдруг узнал о том, что Анна прикрикнула на меня, ты наотрез отказался делать ей приглашение. А если я говорила, что Шейла — смешной трогательный ребёнок, ты охотно звал её за столик. Никто не относился ко мне так, как ты. Как много я хотела бы сказать тебе… Я бы сказала, что росла без отца, и что у меня нет брата. И я никогда не знала, что такое настоящая забота и поддержка родного мужчины, отца или брата. А теперь знаю, потому что ты дал мне это. Я бы сказала, что ты для меня воплощение доброты и благородства. Что ты мне отец, брат и друг. И что я никогда тебя не забуду». И тут же я вступала в спор сама с собой: «Нельзя ему говорить такие вещи. Ни за что. Это был бы самый чудовищный, незаслуженный и несправедливый плевок в душу. Как приговор. Лучше расстаться с человеком, оставив в нём веру в то, что он был любим. И пусть это будет бесчестно, но человечно… Милый Эйчиро…».

— О чём ты думаешь? Почему молчишь? — спросил он, заглядывая мне в глаза.

— Я люблю тебя, Эйчиро, — сказала я.

У парка он поставил машину. Потрясённая увиденным, я не могла шелохнуться.

— О, боже, Эйчан, до чего же красиво! — только промолвила я.

— Пошли вглубь парка. Иди же, — осторожно подталкивал он меня.

Дикая вишня росла рядами, и кроны деревьев соединялись между собой, образовывая сплошное цветочное нежно-розовое покрывало. Мы вошли в божественный цветочный шатёр. Под деревьями на подстилках кучками сидели люди и трапезничали. Эйчиро расстелил свою подстилку, и мы долго, завороженные