Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

– А Тит, между прочим, его и правда поимел, – проворчал Марциал, взирая на статую поверх своей чаши. – Неудивительно, что мой дорогой покровитель так убивался, когда юный боец умер. Откровенно говоря, меня устроит мальчик и с десятой частью красоты Меланкома – пусть хоть покажется!

– Тебя облапошил очередной юнец, Марций? – улыбнулся Луций неизменному нытью поэта.

– Да, опять! А ведь подавал такие надежды! Его звали Лигд. Он выбрал место, назначил время… и не пришел. Я оказался брошенным, не будучи совращенным, – в который раз утешился левой рукой.

Все рассмеялись. Какие бы глубокомысленные и тонкие аргументы ни выдвигали философы, Марциал всегда возвращал беседу с небес на землю.

– Но может ли юноша быть слишком красивым? – спросил Дион. – Способна ли внешность создать угрозу для ее носителя, особенно персидская ее разновидность?

– Угрозу какого рода? – осведомился Марциал.

– Я собираюсь написать об этом трактат, взяв для примера евнуха, на котором женился Нерон. Его звали Спор. Меня захватила его история. Ты же знал Спора, Эпафродит?

– Да, – тихо ответил тот. – Как и Луций. Эпиктет тоже ее знал.

Все трое многозначительно переглянулись.

– Отлично. Возможно, вы поделитесь подробностями, чтобы развить мои доводы. Всем известно, что Нерон оскопил юнца и взял в жены исключительно в силу сходства с прекрасной Поппеей. Нерон нарядил Спора в одежды покойной супруги, уложил ему волосы по тогдашней моде и окружил служанками, как женщину. Отон прикипел к Спору по той же причине, благодаря сходству с Поппеей. А потом пришел Вителлий, который довел несчастного евнуха до самоубийства, вознамерившись позабавиться красотой юноши на свой развращенный манер. Какой причудливый и трагичный поворот судьбы, и все из-за сходства с прекрасной женщиной! Будь он зауряден или обладай красотой Меланкома, его жизнь могла бы сложиться совершенно иначе.

Луций взглянул на Эпиктета: что скажет? Стоик, казалось, сосредоточил внимание на каком-то предмете в дальнем углу сада. Когда Эпиктет повернулся к друзьям, его лицо оказалось бесстрастным.

Марциал рассмеялся:

– Спор был прекрасен, а кончил безобразно. Вителлий был безобразен, а кончил еще хуже! Пожалуй, Дион, тебе стоит написать сравнительный трактат об этой паре.

Дион покачал головой:

– Я, как правило, стараюсь не обсуждать жития наших императоров, особенно тех, кого ждал печальный конец. Я вывожу мораль, а о политике не рассуждаю.

– Но неужели ты не слышал? Наш просвещенный новый император объявил всеобщую свободу слова. Запретных тем больше нет, даже по отношению к самому Титу. Позволь процитировать моего покровителя: «Оскорбить меня или обидеть не может никто и ничто, ибо я не совершаю ничего, что заслуживает порицания, наветы же оставляю без внимания. А уже умершие императоры обрели на том свете силу полубогов и вполне способны сами за себя постоять».

– Это ты написал ему речь? – спросил Луций.

– Ни в коем случае, – отрекся Марциал. – Тит и сам мастак сочинять речи. И говорит то, что думает. Тем, кто доносит на соседей, якобы ведущих крамольные разговоры, больше не будут платить, как бывало при его отце. Все мы знаем, что Веспасиан держал армию платных осведомителей, а в императорской библиотеке целые залы набиты материалами, компрометировавшими совершенно безобидных граждан. Подозреваю, что там есть дела на каждого из нас. Но Тит пообещал сжечь клеветнические документы и уволить осведомителей. А самых рьяных даже решил наказать – тех, кто умышленно оболгал невинных людей.

– Вот, наконец заговорили и о политике! – вздохнул Луций.

– Я думал, она тебе наскучила, – сказал Марциал.

– Верно, но есть лишь одна тема, которая утомляет меня сильнее, – смазливые мальчики. – (Все рассмеялись.) – Нет, выслушай меня, – потребовал Луций. – Мы все здесь холостяки, это так, но не все любим мальчиков. Наверное, я страдаю синдромом императора Клавдия. Мой отец, знакомый с ним очень близко, говорил, что Клавдия привлекали только девушки и женщины, его не интересовали ни мальчики, ни мужчины. Он остался бы равнодушен к красоте Меланкома. А обсуждение мужской внешности, пусть даже ослепительной, довело бы его до слез.

– Как и т-т-тебя, Луций? – распотешился Марциал. – Думаю, твой родич Клавдий попросту не н-н-нашел подходящего отрока!

– Наш правящий император уж точно не страдает синдромом Клавдия, – заметил Дион. – Тит похоронил первую жену, развелся со второй и, хоть якобы ухаживает за иудейской царицей и сошелся с могучим Меланкомом, предпочитает всем евнухов. Правда ли, Марциал, что во дворце у Тита целый табун смазливых евнухов?

– Правда. Один краше другого.

– Еще одно доказательство моего тезиса о триумфе персидских стандартов, – сказал Дион. – Все ожидали, что император начнет искать нового Меланкома. Вместо этого он окружил себя мальчиками-кастратами.

Луций со смехом воздел руки:

– Только поглядите! Беседа ненадолго обратилась к политике и снова перешла точнехонько к половым отношениям.

– Мы говорим о евнухах, у которых нет пола, – возразил Марциал.

– Хватит! – призвал хозяин. – Чтобы угодить Луцию Пинарию, поговорим о чем-нибудь другом. Должна же найтись в столь огромном мире хоть одна достойная тема.

– Можно и о самом мире, – предложил Луций. – Известно ли вам об открытии полководца Агриколы? Оказывается, Британия – это остров. Сущая правда. Вопреки ожиданиям, тамошняя суша не бесконечно уходит на север. Она обрывается, сменяясь холодным и неспокойным морем.

Дион рассмеялся:

– Твои сведения могли бы представить некоторый интерес, будь у кого-нибудь повод отправиться в Британию. Я предпочитаю юг. Эпиктет, ты и слова не произнес. Ты ведь только что из Кампании?

– Да. Я совершил короткое путешествие в Геркуланум и Помпеи, а дальше – через залив в Байи. Похоже, я подыскал весьма перспективное место в доме очень богатого кулинара, знатного мастера готовить гарум. Его вилла находится прямо у фабрики, и там воняет тухлой рыбой, зато из дома открывается восхитительный вид на залив, а щенок, которого я буду учить, не полный варвар.

– Но как же ты стерпишь разлуку с городом? – спросил Марциал.

– Кампания, конечно, не Рим, – ответил Эпиктет, – но каждый, кто имеет в Риме какой-то вес, держит на заливе второй дом, а потому интересные люди найдутся всегда. Общество такое же, как в столице, но, кроме обедов, устраиваются еще лодочные прогулки и пирушки на берегу. Иные живут там круглый год, как твой друг Плиний.

– Ты послушал меня и навестил его? – оживился Марциал. – Милый старина Плиний! Немного занудлив, но у него всегда найдутся глоток вина и постель.

– Он вовсе не показался мне занудой. Если на то пошло, он сообщил мне о довольно странных вещах, которые там творятся.

– Что такое? – спросил Луций.

– Диковинные явления, – ответил Эпиктет.

– О, Плиний любит такое! – кивнул Марциал. – Собирает странности по всему миру и заносит в книгу.

– Его изрядно встревожило тамошнее землетрясение.

– Если переедешь в Кампанию, к землетрясениям придется привыкнуть, – заметил Эпафродит. – При Нероне там произошла пара довольно крупных. Ты должен помнить, Эпиктет; мы с тобой оба были в Неаполе, когда Нерон впервые выступил перед публикой. Землетрясение поразило театр на середине его песни – земля закачалась, как штормовое море, но Нерон продолжил петь. Никто не посмел встать с места! Потом он сказал мне, что счел землетрясение добрым знамением: будто бы боги аплодировали ему, сотрясая почву. Едва он завершил выступление, все бросились к выходам. И здание рухнуло лишь тогда, когда полностью опустело! А что сделал Нерон? Сочинил новую песнь – благодарственную оду богам, ибо они сочли правильным отложить катастрофу до конца его выступления, и ни один человек не пострадал. Ах, Нерон! – смахнул слезу Эпафродит.

Эпиктет отреагировал на рассказ секретаря кривой ухмылочкой. Он стал вольноотпущенником и мог не притворяться, будто разделяет любовь бывшего хозяина к Нерону, но остался достаточно скрытным, чтобы держать мнение о покойном императоре при себе.